Любивший Мату Хари
Шрифт:
Грей легонько дотронулся пальцами до своего плеча. По крайней мере кровь остановилась.
— Суд станет спектаклем, Вадим.
— Ты не можешь этого знать. У тебя не будет такой возможности. — И глядя на плечо Грея: — Кроме того, в настоящий момент, кажется, ты не сможешь сделать ничего.
Как только Грей собрался с силами, он переехал в более безопасную квартиру, которую де Маслофф подыскал ему у друзей. Квартира находилась на краю города — очередная узкая комната с окном в крошечный садик. Большую часть времени он проводил, составляя детальный отчёт о своих открытиях относительно этих телеграмм. Когда он закончил, набралось более пятидесяти страниц, написанных от руки на больших листах белой бумаги и скреплённых
Глава тридцать третья
Суд над Матой Хари начался 24 июля 1917 года, днём. А предыдущим вечером её перевели из Сен-Лазара в Консьержери [52] рядом с Дворцом юстиции. Здесь после купания и мытья волос ей разрешили выбрать платье на завтрашний день. Она выбрала синее.
День выдался жаркий, нестерпимо душным и влажным он был и в закупоренных судебных конторах. Эдуард Клюне, семидесятичетырёхлетний адвокат Зелле, особенно сильно чувствовал это. Он страдал от сильного сердцебиения. Раздавались жалобы и присяжных. Наконец дождь, шедший около двух часов, принёс небольшое облегчение, но вначале стояла просто невыносимая жара.
52
...в Консьержери... — Консьержери — старинная тюрьма, примыкающая ко Дворцу юстиции в Париже. Во времена Французской революции 1789—1794 гг. здесь содержались перёд казнью Мария-Антуанетта, Дантон и др.
У неё оставалось три полных часа до суда, и она провела их, медленно одеваясь в углу своей камеры, потом расчёсывала волосы, сидя на краю лежанки. Она попыталась даже немного отдохнуть. Туши для глаз у неё не было, но один из служителей принёс немного румян. Ей также выдали шпильки для волос и выгладили платье.
После того как она оделась, её провели в другую глухую комнату, рядом с залом суда. Здесь ей дали кофе и кусочек намазанного маслом хлеба. Ещё через полчаса появился её адвокат — знаменитый Клюне, сухопарый седой человек в полосатых брюках. Ходили слухи, что он был её тайным любовником — разумеется, это не так, — на самом деле они были просто друзьями. Войдя в комнату, он взял её за руку, отодвинул остатки завтрака и сел. Его верхняя губа уже покрылась бусинками пота, лицо горело.
— Как вы себя чувствуете? — спросил он.
Она слабо улыбнулась:
— Лучше, чем я думала.
— Вы выглядите попросту изумительно.
Она вновь улыбнулась:
— Это нам на пользу?
— Думаю, да. Видите ли, суд присяжных целиком состоит из военных.
На короткое мгновение в дверях появилась женщина.
В коридоре слышались шаги и кто-то жаловался на жару.
— Мне кажется, они начнут с очевидных вопросов, — сказал он ей. — Главное — оставаться спокойной и стараться отвечать без колебаний.
— Что, если я совсем не смогу ответить?
— Не волнуйтесь. Говорите только правду. И будьте красивой.
Женщина появилась вновь, обменявшись с Юноне ещё одним взглядом. Вскоре вошёл молодой служащий в мундире. Очевидно, время пришло.
— Да, — спокойно сказал Юноне, — думаю, они уже готовы.
Казалось, секунду она не могла сдвинуться с места, лишь протянула к нему руку через стол:
— Мы боимся, Эдуард?
Председательствовал на суде пятидесятичетырёхлетний
53
...станет прокурором у маршала Петена... — Петен Анри-Филипп (1856—1951) — французский маршал, в Первой мировой войне командовал французскими армиями. В 1917 г. стал главнокомандующим. В 1940—1944 гг. был главой капитулянтского правительства во время оккупации Франции фашистскими войсками, затем коллаборационистского режима Виши. В 1945 г. был приговорён к смертной казни, которая была заменена пожизненным заключением.
Она вошла медленно, на шаг позади Юноне; Руки её висели свободно, глаза опущены. Она представляла, что это будет большой зал, отделанный мрамором, а не битком набитая комната суда с рядом окон только на северной стене. Он1а также воображала, что присяжные заседатели будут помоложе, а галёрку заполнят её. друзья из лучших салонов. И было много жарче, чем она ожидала.
Началось с серии безобидных вопросов, как и предсказывал Клюне. Допрашивал её тощий Морне, чей стиль допроса напомнил ей Бушардона. Он старался говорить очень медленно, прохаживаясь туда-сюда. Его глаза, казалось, тоже находились в движении, за исключением тех моментов, когда устремлялись на неё.
Первые вопросы были обстоятельными, рассчитанными только на то, чтобы определить её характер. Он спрашивал об её политических взглядах и почему её столь часто видели в обществе военных. Спросил о её переездах в начале войны и о её явном влечении к молодым офицерам. Затем, не делая паузы, спросил о деньгах.
— Скажите мне, мадам. Хорошо известен факт: германцы обычно очень плохо платят своим шпионам. Тогда чем вы объясните сумму в двадцать тысяч франков, полученную вами от герра Крамера?
Она откинула со лба выбившийся локон — первый из нескольких небрежных жестов, отрепетированных ею накануне вечером. Потом так, будто предмет разговора был недостоин её:
— У меня всегда создавалось впечатление, что герр Крамер рассчитывал на нечто большее, чем деловая связь.
— Если говорить точнее, на что именно, мадам? Этот герр Крамер надеялся на то, что деньги станут основанием для романтических взаимоотношений?
— Я бы выразилась чуть иначе, но в основном верно.
— А вы имеете обыкновение вступать в романтические связи с мужчинами, которые дают вам деньги?
Она хотела улыбнуться, но подумала, что это будет неуместным.
— Нет, я бы не сказала, что это является единственным основанием...
— Отлично, тогда исходя из чего вы предполагаете, что герр Крамер считал, будто может завоевать вашу симпатию при помощи двадцати тысяч франков?
— Полагаю, вы должны задать этот вопрос герру Крамеру.
— Но я спрашиваю вас, мадам.
— Боюсь, я не могу вам помочь.
Наступила короткая передышка, пока Морне совещался со своим помощником, а Юноне обменивался подбадривающими взглядами со своей клиенткой. Затем, без предупреждения, посыпались вопросы, касающиеся артистической карьеры подсудимой, и внезапно Морне вытащил те телеграммы.
Теперь он смотрел на неё пристально с прокурорской скамьи, опираясь на костяшки пальцев. Говорили, что он никогда не прикасался к спиртному, даже к вину. Он также не курил и не ел мяса. Однако его глаза не светились здоровьем, и кожа слишком туго обтягивала череп.