Шрифт:
Год спустя
– Он невкусный, помажьте его медом... или горчицей. И дайте вилочку!.. – крикнула она вслед.
– Да, детка, – он хладнокровно фыркнул, застегнул брюки и быстро пошел на кухню.
Она нахмурилась, глядя на его спину и макушку с торчащим хохолком.
Она нахмурилась, чтобы засмеяться, пока он не видит...
Год назад
Усталая улица...
Усталый дом, усталое небо и усталый дед с эстонским лицом смотрят ей вслед. Тотальные тучи закрыли город навсегда, но они все равно улетят.
«И мое счастье снова отыщет меня и сядет на мою руку, как уставший воробей. Я это знаю...»
– Целую твои пальчики, – сказал он мне двадцать лет назад и поцеловал каждый пальчик из моих двадцати. Я подумала и вышла за него замуж.
Слова на меня действуют, как на некоторых дам деньги, я слушаю их и говорю в ответ.
Ну и что, что наша жизнь была не из одних лишь нежных поцелуев, но, когда однажды он не пришел домой, я поняла – меня любили. Меня любили так, как любят немногих на этой чертовой земле!.. Я была счастлива двадцать лет из своей жизни.
Плохое слово – «была»...
И неважно, что вначале я была женой старшего лейтенанта на Новой Земле, потом капитаншей в Благовещенске, и лишь через десять лет мы перекочевали в Эстонию со всем своим нехитрым и смешным скарбом.
Мой муж стал «полполковника», и обитали мы в небольшой квартирке по соседству с семьями других офицеров в старом доме без лифта и с лестницами с палисандровыми перилами. Эти перила в доме для командного состава нашего гарнизона – в самом сердце Эстонии городке Тапа – я помню до сих пор.
А потом Горбачева перетасовали на Ельцина, и Эстония стала заграничной штучкой, и... погнали уже нас – в Россию. Но мы остались. Нам некуда было ехать.
Нам некуда было ехать – мы прожили слишком долго в кирпичном доме рядом с парком. На краю кладбища, там, где осыпается песчаная земля, был похоронен наш сын. Он почти не болел... Он сгорел так же быстро, как горит тонкая восковая свеча пред аналоем. Последствия работы мужа на Новой Земле – разводили руками врачи все десять лет его жизни. Нам некуда было ехать, хотя почти всем людям на земле некуда ехать – если их начинают гнать.
Мне бабушка говорила – счастье перелетает от человека к человеку, ведь счастье – перелетная птица.
«Или бабочка с крылышками – с цветка на цветок?... Да, бабуль?» – выдумывала я.
«Или бабочка, – соглашалась бабушка. – Ты отгадала, Сашка!»
«Я должна быть – как цветок? – воображала я, хлопая юбкой перед зеркалом. – Да, ба?»
«Ты и есть цветок – я тебя вырастила», – хвалилась бабушка.
«Значит, мое счастье скоро прилетит?» – смеялась я.
«Да, оно уже летит к тебе, Шурочка».
Мое счастье прилетело, осталось на двадцать лет и не улетало от меня.
Илья...
Я не могу сказать, что мы бедствовали, когда муж перестал ходить на службу в штаб гарнизона. Мы продолжали жить, почти как и жили, – я работала в муниципальной больнице, а Илья форсировал работу бригады строителей из знакомых офицеров и прапорщиков. Тех, из кого не вышло бизнесменов и кого хоть что-то держало здесь – в маленьком городке постороннего государства, на сухой песчаной земле.
Когда я хочу вспомнить что-то, память мне подсовывает не те воспоминания.
Допустим, я помню, как стою перед зеркалом, надув губы и сузив глаза, и повторяю: «Я очень коварная... Очень! Очччень!.. Оочччченннь!»
Когда я вспоминаю, как тебя не стало, я начинаю тихо улыбаться и петь что-нибудь голосом Патрисии Каас, чтобы не умереть с горя. С горя не умирают, скажете вы. Еще как умирают!.. Я не умерла лишь потому, что меня некому хоронить здесь, в Эстонии. Чужие люди не в счет. Они не хоронят, они – закапывают. Я не хочу быть закопанной эстонцами на их эстонской земле! Я поживу, пока смогу. Пока земля меня терпит, конечно.
Тем вечером муж шел по улице и на пересечении Глинки и Айвазовского оступился с тротуара, минивэн его почти и не задел, так – толкнул по касательной, и муж неудачно упал. Настолько неудачно, что, не приходя в сознание, Илья скончался в приемном покое больницы – той самой, в которой я работала секретарем главного врача.
Все произошло в мгновение ока. Никто не был виноват. Или был?...
Или все-таки не был?! Как вы считаете?... Для меня это очень важно!!!
Я не могла ходить мимо морга, в котором Илья лежал до похорон, пока не были соблюдены все формальности, оформлены документы и прекращено дело – «за отсутствием состава преступления». Я не ходила мимо – ведь мимо своей жизни нельзя ходить?
Ну, как вы считаете – скажите же, наконец?...
Шаги
Я похоронила Илью и на следующее утро вышла на работу. Но мое место было уже занято – одиннадцать дней, которые я не смогла работать рядом с телом мужа, не служили серьезным оправданием прогула.
Я все поняла, и меня это не возмутило и не обидело, какие уж тут обиды, если его теперь уже нет, причем совсем... Я вернулась к себе домой и перестала выходить на улицу, к людям. Целый месяц или два?... Я не помню, сколько именно, хотя это можно восстановить по календарю. Сейчас я достану календарь, и мы с вами посчитаем дни с неделями. Не хотите? Ну и правильно.
В один не очень прекрасный день мне позвонили, я открыла дверь и заслонилась от вошедших рукой – мои глаза отвадились от яркого света. И когда меня вывели на улицу, я увидела – наступила прекрасная осень! Отменная эстонская осень!.. С нежно-оранжевыми листиками дуба и пихтовыми пластичными колючечками на тротуарной синеве брусчатки.
Мне некого винить в том, что я не платила два месяца за двухкомнатную квартиру в старом доме рядом с городской ратушей. По решению муниципального суда меня на следующий день переселили в казарму гарнизона, в которой когда-то при царе Горохе служил мой муж – Илья Станиславович Котов. Временное общежитие для потерявших свою жизнь... Все наши вещи, нажитые за двадцать лет, были перевезены и втиснуты в комнату, по которой я ходила взад и вперед целую вечность... Или неделю?