Люблю. Ненавижу. Люблю
Шрифт:
Я не помню, чтобы я что-нибудь ела – те три месяца после смерти Ильи. Я пила одну лишь воду... Вкусная прозрачная вода из-под крана. Помню, я все никак не могла напиться ею, и мне совсем не хотелось есть. У меня ничего не болело – ни голова, ни ноги. У меня лишь невыносимо тянуло сердце... Я сходила с ума от тоски по человеку, которого уже нет на земле!
Наверное, я перестала тогда быть существом вообще, а уж на женщину была похожа не более чем столетняя старуха – на раскрашенную нимфетку с ветерком в голове. Локомотив любви и смерти проехал
Посмотрите, что случилось
Была зима, когда я вдруг стала вспоминать, что невозможно жить одной лишь горестью, а счастье – перелетная птица!!!
Человек в равной пропорции заполнен умом и глупостью. Вы не знали про это?...
Дарю.
Может быть, поэтому я снова захотела жить?...
За одну ночь я напрочь забыла, как была счастлива с Ильей когда-то и как мне было бедственно – последние четыре месяца без него. Я даже не распаковала ничего из нажитых нами вещей – неподъемные тюки лежали по углам среди кухонных шкафов, пропыленных стульев и ящиков с посудой.
В любой компьютерной программе есть замечательная рекомендация. Она звучит на удивление просто: «Отключите эту опцию, если она не нужна вам на данный момент».
И я отключила опцию саморазрушения. Или, может быть, она отключилась сама?
– Я запрещаю тебе жить горем!.. Я запрещаю тебе жить воспоминаньями! – все утро повторяла я на разные голоса, а днем отправилась устраиваться на работу.
Жаль, что перед этим ответственным выходом в свет я забыла поглядеться в зеркало. Меня не взяли даже перебирать грязные овощи на задворках городского рынка.
Меня зовут Сандрин
КАЦ – это «кот» не по-русски.
Меня зовут Саша.
Александра Ивановна Котова.
Я пришла в тот первый свой день обратно в казарму и наконец посмотрела на себя в зеркало, отерев его от пыли.
– Здравствуй, Сандрин, – сказала я себе и – начала убираться. Потом заварила чай и с удовольствием съела кусок хлеба.
Только через неделю я вновь решилась испытать судьбу. Я выглядела уже значительно лучше и не шарахалась от людей. Я на них взирала, то с любопытством, то – без оного.
Меня снова никуда не взяли, хотя претендовала я всего лишь на два завидных места – помощницы мастера в салоне-парикмахерской и официантки на раздаче в кафе на шумном автовокзале.
При том, что я надела все лучшее, что имела, по правде говоря – я не смогла ответить с ходу на несколько пустячных вопросов, которые мне задали сперва в кафе, потом в салоне.
Я забыла, что меня зовут Александра Ивановна Котова. Не то чтобы совсем забыла. Но навскидку я ответить не смогла – ни там, ни сям.
Я мучилась, куксилась, мялась – наверное, со стороны напоминая весьма смирную сумасшедшую. Но дело-то в том, что я просто была уже не Александрой
Мысленно я называла себя – Сандрин Кац, но опасалась, что мне не поверят... Хотя однажды меня так называл один человек – из прошлого счастья, но... В документах – синим по серому – КОТОВА, а я говорю всем – Кац!
Наверное, мне очень хотелось зачеркнуть себя – прежнюю. Я и правда начала становиться другой. У меня почти не осталось крови после всего пережитого, и косточки в скелете стали мягче. Я почему-то не считала себя человеком. Я была – Сандрин Кац.
Помощь от лукавого
А вечером ко мне в комнату зашла Колпастикова, а вместе с нею – серый грязный кабысдох.
– Ну, Сашка, пришла в себя, да?... – спросила Колпастикова, комендантша общежития, разглядывая меня, как кондуктор рваный стольник. Я ее знала еще с прошлых времен и обрадовалась. Кабысдох, пришедший с ней, сел у порога и зевнул.
– А разве я уходила? – чтобы не молчать, бодро спросила я и подмигнула, да так, что чуть не свернула шею. – Присаживайся.
– Не то слово, Сашка. – Колпастикова села на подоконник и стала разглядывать наваленные узлы с вещами и коробки с посудой. Кабысдох лег у порога и, вздохнув, закрыл глаза.
– Да?
– Да! Ну, ты как? Надумала чего? – быстро сыпала вопросами комендантша. – А?...
– Пока нет – на работу не берут! – ответила я так же бодро. – Тебе никто не требуется?
– Найдешь! – убежденно сказала Колпастикова и вышла, напоследок снова взглянув на меня. За ней выбежал серый кабысдох, громко стуча когтями по выскобленному полу.
– Не получается, Колпастикова, – еще через неделю пожаловалась я.
– Деньги-то есть?... – Комендантша сидела в своем кабинете на первом этаже и резалась в карты с обветшалым компьютером.
– Есть пока, – вздохнула я.
– Пойдем к Растаману... Возьми с гулькин нос денег, – выключила компьютер Колпастикова и, подумав, добавила: – Спросим, что и как тебе делать...
– А кто это? Что за зверь?...
– А ты не слышала?... Он предугадал падение «Боинга», – комендантша сунула мне в руку пожелтевший листок местной газеты.
– Да ты что?! – Я кивнула и подождала, пока она закроет дверь.
Пока мы шли по коридору, Колпастикова придирчиво оглядывала меня.
– Ты жрешь чего-нибудь? – наконец спросила она.
– Жру, – лаконично ответила я.
– Жрет она, – недовольно протянула Колпастикова. – Мощи живые... А чего жрешь, скажи?
– Чего – чего?– не поняла я, разозлившись на толстую, как слониха, комендантшу. Впрочем, двигалась она на удивление легко, и, в конце-то концов, есть немало мужчин, которые без ума от женщин, похожих на тумбы. Я просто удивляюсь на них...
– Жрешь-то чего? – не унималась комендантша, у которой, видимо, были чрезвычайно трепетные отношения с едой.