Любопытное приключение

Вотъ, насколько я помню, исторія, которую разсказалъ мн маіоръ:

Зимой 1862-63 г. я состоялъ комендантомъ форта Трембуль въ Новомъ Лондон, въ Коннектикут. Быть можетъ, наша тамошняя жизнь не такъ оживлена, какъ во «фронт», но по своему оживлена достаточно. Мозгъ нашъ не подвергается опасности сростись отъ недостатка движенія. Вся атмосфера Свера была насквозь пропитана таинственными слухами: говорили, что повсюду разсяно множество непокорныхъ шпіоновъ, что готовятся взорвать наши крпости, сжечь наши гостинницы, натаскать зараженныхъ одеждъ въ наши города и т. п. Вы это помните. Все это заставляло насъ держаться на-сторож и стряхнуть съ себя традиціонную скуку гарнизонной жизни. Кром всего этого, у насъ былъ пунктъ рекрутскаго набора, другими словами, это значитъ, что мы ни одной минуты не могли дремать, звать или дурачиться. И что же? Несмотря

на всю нашу бдительность, 50 % рекрутовъ сбгало и въ ту же ночь ускользало отъ насъ. У нихъ было столько денегъ, что рекрутъ могъ заплатить часовому триста, четыреста долларовъ за позволеніе сбжать и у него еще оставалось цлое состояніе, достаточное для обезпеченія бднаго человка. Да, повторяю, намъ дремать было некогда!

Однажды я сидлъ дома одинъ за какой-то перепиской. Въ комнату вошелъ блдный, оборванный мальчикъ лтъ четырнадцати, пятнадцати. Онъ красиво поклонился и спросилъ:

— Здсь, кажется, принимаютъ рекрутовъ?

— Да.

— Не будете ли вы добры записать меня, сэръ?

— Боже мой! Нтъ. Ты слишкомъ молодъ, мой мальчикъ, и слишкомъ малъ ростомъ.

Лицо его выразило разочарованіе, быстро перешедшее въ глубокое отчаяніе. Онъ медленно повернулся назадъ, какъ бы собираясь уйти, поколебался съ минуту, затмъ опять повернулся ко мн и сказалъ голосомъ, проникавшимъ мн до самаго сердца:

— У меня нтъ дома, нтъ ни одного друга на свт… Если бы вы могли принять меня!

Но это была совершенно невозможная вещь, что я и повторилъ ему, насколько могъ мягче. Затмъ я предложилъ ему ссть къ печк погрться и прибавилъ:

— Теб сейчасъ дадутъ пость. Ты голоденъ?

Онъ не отвтилъ, да этого и не было нужно: благодарность, выражавшаяся въ его большихъ мягкихъ глазахъ, была краснорчиве всякихъ словъ. Онъ слъ къ печк, а я продолжалъ писать. Взглянувъ на него мелькомъ, я заттилъ, что его поношенное платье и башмаки были, однако, хорошаго покроя и изъ хорошаго матеріала. Этотъ фактъ стоило принять къ свднію. Я замтилъ также, что голосъ у него былъ тихій и мелодичный, глаза глубокіе и печальные, манеры и обращеніе джентльмэна. Бдняжка былъ сильно смущенъ. Въ результат я оказался заинтересованнымъ.

Тмъ не мене я скоро углубился въ работу и забылъ про мальчика. Я не знаю, сколько времени это длилось, но, наконецъ, я случайно поднялъ глаза отъ бумаги. Мальчикъ сидлъ ко мн спиной, но лицо его было повернуто такимъ образомъ, что мн была видна одна щека и по этой щек струились тихія слезы.

«Ахъ, Господи, — подумалъ я, — я и забылъ, что бдный мальчикъ голоденъ! — затмъ постарался исправить свое жестокосердіе слдующими словами:

— Подожди, мой мальчикъ, ты будешь обдать со мной. Я сегодня одинъ.

Онъ снова бросилъ на меня благодарный взглядъ. Свтлое выраженіе озарило его лицо. Передъ обдомъ онъ стоялъ за спинкой своего стула до тхъ поръ, пока я не слъ; тогда слъ и онъ. Я было взялся за ножикъ и вилку, но продержалъ ихъ нсколько времени въ бездйствіи, такъ какъ мальчикъ наклонилъ голову и прочелъ про себя молитву. Тысяча святыхъ воспоминаній дтства поднялась въ моей душ; я съ грустью подумалъ, какъ далекъ я былъ отъ религіи, отъ ея цлебнаго дйствія на огорченные умы, отъ ея утшеній, ея поддержки, ея опоры!

Во время обда я замтилъ, что молодой Уиклоу — Робертъ Уиклоу было его полное имя — уметъ обращаться съ салфеткой; однимъ словомъ, видно было вообще, если не придираться въ мелочамъ, что мальчикъ хорошо воспитанъ. Кром того, онъ отличался простотой и откровенностью, которая меня покоряла. Мы разговаривали большею частью о немъ, и мн не трудно было узнать отъ него всю его исторію. Я отнесся къ нему еще тепле, когда онъ сказалъ, что родился и выросъ въ Луизіан, потому что я прожилъ тамъ нкоторое время, зналъ все прибрежье Миссисипи и любилъ его, и покинулъ его настолько недавно, что интересъ мой къ нему не усплъ еще уменьшиться. Самыя названія мстъ, произносимыя его устами, пріятно звучали въ моихъ ушахъ, такъ пріятно, что я нарочно направлялъ разговоръ такимъ образомъ, чтобы снова услышать ихъ: Батонъ-Ружъ, Плакмайнъ, Дональдсонвиль, Шестидесятимильный пунктъ, Боннетъ-Кэръ, Штокъ-Пристань, Карольтонъ, Корабельная пристань, Пароходная пристань, Ново-Орлеанская, Чупитуласская улица, Эспланада, улица Добрыхъ Дтей, гостинница Ст. — Чарльзъ, Тиволійскій клубъ, Раковинная дорога, озеро Поншартренъ; особенно пріятно мн было еще разъ услышать о „P. Е. Ли“, о „Нашетц“, о „Затменіи“, о „Генерал Кунтманъ“, о „Дункан Ф. Кеннеръ“ и др. старыхъ знакомыхъ

пароходахъ. Это было почти то же, что вернуться туда опять: такъ живо воспроизводили эти имена образы предметовъ и мстностей. Вотъ въ короткихъ словахъ исторія маленькаго Уиклоу:

Когда вспыхнула война, они съ отцомъ и больной теткой жили недалеко отъ Батонъ-Ружа, на большой, богатой плантаціи, пятьдесятъ лтъ кряду принадлежавшей ихъ семейству. Отецъ принадлежалъ къ партіи союзниковъ. Несмотря на всевозможные способы преслдованія, онъ не отступалъ отъ своихъ убжденій. Наконецъ, однажды ночью замаскированные люди подожгли ихъ домъ и семейству пришлось бжать, чтобы спасти жизнь. Они бродили съ мста на мсто и узнали, что такое нужда, голодъ и горе. Больная тетка, наконецъ, нашла покой, горе и опасности убили ее; она умерла въ открытомъ пол, какъ бродяга, дождь хлесталъ ей прямо въ лицо и громъ гремлъ надъ головой. Скоро посл этого отца схватили вооруженные люди и, несмотря на мольбы и просьбы сына, несчастную жертву задушили на его глазахъ. (Въ этомъ мст разсказа болзненный свтъ мелькнулъ въ глазахъ юноши и онъ проговорилъ, какъ бы про себя: „Если меня не примутъ, я все равно найду средство, я найду средство!“). Какъ только отецъ былъ признанъ мертвымъ, сыну объявили, что если черезъ двадцать четыре часа онъ не будетъ вн этой области, то ему придется плохо. Эту ночь онъ скрывался на берегу рки, на пристани какой-то плантаціи. Тамъ остановился „Дунканъ Ф. Кеннеръ“. Онъ побжалъ къ нему и забрался въ яликъ, прикрпленный къ корм. Передъ разсвтомъ пароходъ присталъ къ Штокъ-Пристани и онъ сошелъ на берегъ. Онъ прошелъ пшкомъ три мили, отдлявшія это мсто отъ дома одного его дяди, въ улиц Добрыхъ Дтей, въ Новомъ Орлеан, и тогда его мытарства на время прекратились. Но этотъ дядя тоже былъ изъ союзниковъ и скоро ршилъ, что ему лучше оставить югъ. И вотъ они съ молодымъ Уиклоу покинули страну и сли на корабль, вовремя доставившій ихъ въ Нью-Іоркъ. Они остановились въ Асторгауз. Молодому Уиклоу нкоторое время жилось хорошо; онъ бродилъ взадъ и впередъ по Бродвею и разсматривалъ странныя сверныя мста. Но затмъ настала перемна и не къ лучшему. Сначала дядя былъ веселъ, но вотъ онъ началъ выказывать безпокойство и печаль; затмъ сдлался брюзгливымъ и раздражительнымъ, началъ говорить о томъ, что деньги тратятся, а заработать ихъ нтъ возможности, что „мало и на одного, а не то что на двухъ“. Разъ утромъ онъ не пришелъ къ завтраку. Мальчикъ справился въ контор, и тамъ ему сказали, что онъ наканун вечеромъ расплатился по счету и ухалъ въ Бостонъ, какъ думаетъ конторщикъ, хотя наврное не знаетъ.

Мальчикъ остался одинокимъ и беззащитнымъ. Онъ не зналъ, что ему длать, поршилъ, что лучше всего попробовать отыскать дядю. Онъ пошелъ на пароходную пристань, узналъ тамъ, что на бывшія у него въ карман деньги онъ до Бостона не додетъ, а могъ дохать только до Новаго Лондона. Онъ взялъ билетъ до этого порта, ршивъ положиться на Провидніе, Которое пошлетъ ему возможность добраться дальше. Теперь онъ цлые дни и ночи бродитъ по Новому Лондону, гд его, время отъ времени, Христа рада, надляютъ то пощечиной, то щипкомъ. Наконецъ, онъ сдался; мужество и надежда покинули его. Если бы можно было бы поступить въ рекруты, онъ былъ бы страшно благодаренъ. Если онъ не можетъ быть солдатомъ, то нельзя ли его принять барабанщикомъ. Ахъ, онъ готовъ такъ тяжело работать, только бы угодить, и былъ бы такъ благодаренъ!

Прекрасно, вотъ вамъ исторія юнаго Уиклоу, совершенно въ такомъ вид, какъ онъ разсказалъ мн ее, за исключеніемъ подробностей. Я сказалъ:

— Дитя мое, ты теперь среди друзей; не безпокойся больше объ этомъ. — Какъ сверкнули его глаза! — Я позвалъ сержанта Рэйбурна, — онъ изъ Гарфорда, живетъ теперь въ Гарфорд, можетъ быть, вы знаете его? — и сказалъ: „Рэйбурнъ, помстите этого мальчика съ музыкантами. Я принимаю его въ качеств барабанщика и желаю, чтобы вы смотрли за нимъ и заботились, чтобы съ нимъ хорошо обращались“.

Этимъ кончились сношенія коменданта крпости съ барабанщикомъ, но юный сирота продолжалъ лежать у меня на сердц.

Я слдилъ за нимъ издали, надясь, что онъ повеселетъ и перестанетъ грустить. Но нтъ, дни проходили за днями и не приносили съ собой никакой перемны. Онъ ни съ кмъ не сходился, всегда былъ разсянъ, всегда задумчивъ; выраженіе глазъ его всегда было грустное. Однажды утромъ, Рэйбурнъ просилъ позволенія поговорить со мной наедин.

— Надюсь, что не обезпокоилъ васъ, сэръ, но дло въ томъ, что музыканты въ такомъ тяжеломъ состояніи, что кому-нибудь необходимо за нихъ вступиться.