Любовь без границ

Троллоп Джоанна

До той минуты все шло прекрасно. На выставке современной живописи (ее выбор, не его) они в том числе прошлись пшеничным полем метра два шириной, из шлифованного металла, усаженного громадными цветами и бабочками из цветного стекла. Блуи была в восторге, а Джеймс решил, что это нелепость.

— И в нелепости есть своя прелесть, — запротестовала Блуи.

— Только не тогда, когда ее пытаются выдать за серьезное искусство.

— Никто и не думал! Это шутка, милая пародия.

— Вовсе не милая. Скорее с претензией.

— Джеймс!

— Я не обязан восторгаться

чем-то лишь потому, что тебе это нравится.

— Восторгов я не ждала, но не стоило и огульно охаивать.

— Ах, — сказал Джеймс, беря ее руку в свои, — как я люблю такую пикировку! Мне ее недоставало.

Блуи не только не отняла руку, но и пыталась (без успеха) не позволить выпустить ее несколько минут спустя. Джеймс больше не прикасался к ней, просто шел рядом до самой Обсерватори-стрит, перекинув через плечо легкую куртку, подставив лицо теплым лучам, иногда что-то говорил или смеялся и был («Ах, чтоб мне пропасть, — думала Блуи, — и я, похоже, совсем пропадаю!») просто неотразим.

Она провела его через домик на крохотный задний двор, где был разбит цветник, и усадила у стены лицом к клумбе, чтобы он мог насладиться видом клематиса в полном цвету, а сама пошла за охлажденным чаем. Потом они сидели рядом, и она рассказывала о своем детстве в Чикаго, о ненужной учебе в колледже и о браке, который был следующим обязательным этапом жизни и в который она вступила как раз поэтому. «Это как-то… старомодно», — заметил Джеймс, и она воскликнула: «Вот именно! В нашем кругу доминировали старомодные представления о женской доле! На феминизм там смотрели косо». Еще она поведала о переезде в Англию и о том, каким инородным все поначалу казалось, а когда выдохлась, то улыбнулась с оттенком смущения.

— Вот ты, например, до сих пор кажешься мне… мм… иностранцем, хотя мы и говорим на одинаковом языке.

— А в тебе я не могу усмотреть ничего инородного, разве что необычайную свежесть восприятия. Тебя невозможно осудить.

— Даже за дерзость?

— Смотря за какую.

— Если я попрошу рассказать о Кейт?

— Ах вот что. — Джеймс перестал улыбаться и поставил недопитый стакан на крашеный деревянный столик. — Я не выполню этой просьбы. Не потому, что она дерзкая (лично я ее такой не нахожу), а потому, что во время трудного выздоровления не годится вспоминать о тех днях, когда было совсем худо.

— Да, пожалуй, это не дерзость. Здоровое любопытство. — Блуи испытующе заглянула ему в глаза. — Разве тебе не любопытно, каков Рэнди?

Он вдруг расхохотался.

— Как это ни ужасно, дорогая Блуи, не любопытно ничуть. Если б ты только знала, какой прелестью умеешь быть!

Он взял ее за плечи, привлек к себе и поцеловал в губы.

Глава 15

Мистер Уинтроп сидел в засаде, поджидая Кейт. Он убавил Пегги Ли до едва слышного шепота, калорифер выключил вовсе, а дверь слегка приоткрыл, чтобы не пропустить звук поворота ключа в замке.

В этот день в доме побывал любезный сердцу домовладельца посетитель — очень респектабельный, строго одетый молодой нигериец в очках. Он словно свалился

с неба! Просто постучался в дверь и спросил, не сдается ли жилье. Мистер Уинтроп ответил, что, возможно, и сдается, пока он не может сказать наверняка. Поняв намек, нигериец открыл солидный кожаный кейс и показал все документы, которые имел при себе. Выходило, что он только что окончил школу и был принят на факультет права в одном из уважаемых институтов Оксфорда. Курс должен был начаться в новом учебном году, и он надеялся за лето как следует подковать себя по этой части в оксфордских библиотеках. Краем глаза мистер Уинтроп заметил в кейсе Библию, да и сам будущий студент производил благоприятное впечатление.

— А много у вас друзей-приятелей?

— Пока ни одного, — с сожалением признался нигериец и добавил, просветлев лицом: — но я надеюсь скоро завести их, посещая церковь.

Поднявшись с ним к комнатам, пока еще принадлежащим Кейт (на такой случай имелся запасной ключ), мистер Уинтроп разрешил ему пройти внутрь.

— Пятьдесят пять фунтов в неделю, за электричество и телефон отдельно, — объявил он.

Молодой человек внимательно огляделся. Комната выглядела очень уютно — вышитые подушки, пустая кружка из-под утреннего кофе на столе среди газет и книг, молочная бутылка с оранжевой лилией.

— Мне здесь нравится. Когда выезжает теперешний съемщик?

— В любое время. Съемщица. — Домовладелец фыркнул. — Намучился я с ней, доложу вам, вот что. — Он впился взглядом в лоснящееся, очень черное лицо, к которому удивительно подходили очки в тонкой позолоченной оправе. — Я не терплю здесь ночных визитеров! А уж детей тем более.

— Я веду очень уединенную жизнь. — Нигериец воздел руки в примирительном жесте. — Если желаете, наведите справки.

— Хм… — Вспомнив про Библию, мистер Уинтроп задал следующий коварный вопрос: — Надеюсь, вы не станете распевать спиричуэлс и громко восхвалять Бога?

— Я возношу свои молитвы в тишине, — ответил молодой человек, ничуть не обидевшись.

Они снова спустились к двери.

— Приходите во вторник, и я скажу, сдам вам жилье или нет.

— Задаток?

За всю его бытность домовладельцем мистеру Уинтропу впервые добровольно предлагали деньги заранее. Глаза у него полезли на лоб — съемщик был более чем солидным.

— Отложим это до вторника, — прохрипел он, нечеловеческим усилием скрывая удивление.

Он зашел так далеко, что проводил посетителя на улицу.

— Надеюсь, своим появлением я не причиняю леди неудобства? — сказал нигериец на прощание.

— Об этом можете не беспокоиться, — ухмыльнулся старик, вспомнив Кейт. — Она и близко не стояла с леди.

Теперь, когда Джосс снова жила на вилле Ричмонд, она частенько возвращалась домой вместе с Эммой и Энжи. Гарт, однако, вообще не заглядывал, и она сильно подозревала, что он боится обнаружить там свою мать, подстригающую волосы Леонарду или раскатывающую тесто для пирожков. Очевидно, его смущали частые визиты Блуи на виллу Ричмонд. Понимая Гарта, Джосс, однако, имела на его мать свои виды.