Любовь без розовых соплей
Шрифт:
— Нет, сирена. Я больше никогда не позволю тебе делать это за меня. Думай за дочку, и я прислушаюсь, потому что ты мама, которая лучше всех знает, что ей нужно. Но за нас с тобой теперь я буду думать.
И вот я еду и как дура улыбаюсь, пряча от папы выражение своего лица. Потому что не хочу расстраивать его еще больше. Он и так наверняка, приехав, напьется валерьянки, картинно хватаясь за сердце, и будет полночи бухтеть маме, жалуясь на наглость нынешней молодежи.
А он не наглый. Он просто… такой. Мужчина-девятый-вал. Он накатывает на тебя медленно, но неотвратимо. И
Когда я кормила Дашу грудью, он смотрел не мигая. И мне казалось, что я сижу рядом с доменной печью, защищенная толстенным бронированным стеклом, за которым кипит и лопается огромными пузырями жидкий металл. Наверное, мне должно было быть страшно от такого взгляда. Но я сидела и чуть не мурлыкала кошкой, что замерзла и продрогла на холодном зимнем ветру, а теперь греется у камина.
Даша у меня ест основательно. Собственно, как все, что ей доводится делать. Кладет свою маленькую крепкую ручонку на грудь, пристраивается к соску губами и принимается медленно и старательно сосать. Сделав несколько глотков, вытаскивает изо рта и вопросительно смотрит на меня с выражением: «Опять сладкое молоко? А соленого огурца, как деда тайком угощал, а баба смешно ругалась на него, нету? Точно нету? Ну ладно. Сладкое, так сладкое». Потом пару раз вздыхает, играя при этом пальчиком с натруженным, темно-красным соском, и снова засовывает его в рот.
Это очень интимный момент. Драгоценные минуты единения матери и ее дитя. И мы обе наслаждаемся им. Но никого не допускаем. И вот впервые при этом процессе присутствует третий. Не лишний, но…
Мне кажется, что я вся обнажена перед ним. Открыта полностью этому хищному взгляду, что отслеживает каждый вздох, каждое движение, каждое слабое трепыхание вены на шее, где отбойным молотком бухает пульс. Обнажена не только телом, но и душой. И он читает не только язык моего тела, но и мысли, что неорганизованной толпой носятся сейчас в моей башке.
Как я выгляжу?
У него были женщины за это время?
Ой, я маникюр сто лет не делала.
Он возмужал.
Сколько у меня с собой памперсов?
Блин, надо было сделать еще пять процедур массажа.
Ух ты, у Дашки еще одна веснушка вылезла.
Черт, надо было другой лифчик надевать, этот совсем истрепался.
Боже, как я соскучилась по его запаху.
Мама меня прибьет.
А папа ей поможет.
Как он умудрился снять мою квартиру?
Господи, получается, все это время я жила на его деньги?
Почему он ни разу не попрекнул меня Шоном? Ему настолько все равно?
Надо грудь поменять, эту Дашка уже опустошила. Маленькая плодожорка.
Я его хо…
Нет. Эту мысль я старательно отгоняю от себя. Запрещаю ей постоянно выскакивать вперед и задвигать все остальные куда-то на дальний план. Потому что мысли материальны. А у меня сейчас другая цель. И к сексу она не имеет никакого отношения.
После ужина с родителями, который проходит в напряженном молчании, разбавляемом только редким кряхтением дочки, я ухожу с ней в нашу комнату, а потом тихонько устраиваюсь на крохотном балкончике, где стоит ее любимое кресло-качалка, где ей так сладко засыпается.
— И что делать будем, мать? — устало спрашивает папа, чей голос слышен сквозь открытое окно. И я бы не подслушивала, но в деревенской ночи звуки раздаются так отчетливо, а дочка уже осоловело кивает головой. Поэтому я продолжаю сидеть. И невольно слушаю разговор родителей.
— А что мы можем сделать, Володенька? Только попытаться понять и принять ее решение.
— Ты бы видела этого… урода!
— Думаю, он красавчик, — усмехается мамуля. — От уродов такие ладные детки не получаются. И от нелюбимых тоже.
— Валюш…
— Володенька, если он ее действительно любит, то наше вмешательство только испортит все. А если не любит… Если не любит, то все равно ничего у него не получится. Олюшка повзрослела. Помудрела. Не надо нам вмешиваться. У нее достаточно ума, сил и ответственности перед нашей внучкой, чтобы принять правильное решение. Не умом. А сердцем.
— А с нашими что делать? Рвать на кусочки, когда он наших кровиночек заберет и в эту треклятую Москву утащит?
— Все будет хорошо, Володенька. Все будет так, как надо. И ей, и Дашутке, и тому парню, и даже нашим с тобой сердцам.
— Ох, Валюша.
— И я тоже люблю тебя, мой хороший.
Моим щекам мокро и горячо. Только сейчас, сама став мамой, я могу оценить всю ту степень беспокойства родителей о собственных отпрысках. Только сейчас понимаю, каково было родителям отпустить меня на учебу в далекий, незнакомый город. Каково было слышать мои резкие порой ответы по телефону, мол, занята и совершенно некогда говорить. И то счастье, которое они испытывали при каждом моем визите в деревню. И ту тревогу, которая сейчас снедает их обоих.
Родители мои, самые любимые и любящие на свете, я вас просто обожаю. И жизни своей не мыслю вдалеке от вас.
И я все правильно сказала Данилу.
Наше место пока здесь. Где горы и лес, где рядом море и экологически чистое, теплое, только что из-под беленькой ухоженной добродушной соседкой тетей Галей козочки молоко для первых прикормов малышки.
А Москва… Москва для тех, кто занят строительством своей карьеры.
Да, дочка?
А мы будем счастливы и рады тому, что у него все получается так, как он для себя запланировал. И будем любить его на расстоянии. Молча.
Хотя нет. Не молча. Теперь мне придется петь еще чаще.
Глава 33
Ранее серые, скучные, расписанные не то что по часам, а по минутам будни теперь раскрашены в яркую палитру с тысячей цветов и оттенков.
Моя сотканная из морской пены и солнечного цвета сладко-соленая, огненная, жаркая, жадная и щедрая одновременно Женщина вновь перевернула этот когда-то простой и понятный мир. В очередной, уж который раз за прошедший с нашей первой встречи год.