Любовь это болезнь

Мальцева Анастасия Валерьевна

– Мария, подъём! – воспиталка сбросила с меня одеяло. Как бесит такая бесцеремонность.

Ведь мы реально же не в тюрьме. Нам нужен покой, внимание и любовь. А тут того и гляди новый ПТСР заработаешь.

Как говорила, я люблю всякие коды и прочее. Для справки скажу, что ПТСР – это посттравматическое стрессовое расстройство. Начали его диагностировать у солдат, побывавших на военных действиях. Думаю, мало кто не слышал о вьетнамских флешбэках – вооот, это оттуда. Ну и если у тебя ПТСР, то тебя буквально затягивает в травмировавшую ситуацию.

Кто-то на сто процентов там оказывается, у кого-то просто картинки, но критика сохраняется. Такого, чтобы я прям полностью была там, как в реальности, со мной не случалось. Обычно я замираю и смотрю на всё это. А кто-то, говорят, начинает действовать, будто он там. Но я таких не встречала.

В дурке есть кружок актёрского мастерства. А ещё школа. Пока что у нас каникулы – вовремя я попала, но с понедельника – добро всем пожаловать.

Лицедействовать я люблю. В одну из прошлых отсидок играла Дездемону. Потом худрука уволили за неподобающие дурке произведения. Так-то и правда, достаточно странно ставить «Отелло». Особенно пацан, игравший Отелло, слишком увлёкся. У меня даже синяки на шее остались. Короче, никому мы спектакль не показали, зато круто повеселились.

Новый художественный сезон открывал новый худрук Петрович и «Гамлет». Никогда не понимала любви к Шекспиру и его бездарным трагедиям. В конце концов, как можно историю двух идиотов считать историей великой любви?

Ну «Гамлет», так «Гамлет».

Петрович, усатый плечистый мужик, любивший зваться Петровичем.

– У меня слишком сложное имя, чтобы его называть, так что давайте просто по-свойски – Петрович.

Имени он своего не назвал, как мы ни уговаривали. Потом долго игрались, типа как бы его могли звать. Акакий? Павсикакий? Боян?

– Каллистрат, – тайно поведала Галя и запретила нам говорить.

Но, как говорится, если тайну знают двое, это уже не тайна.

Каллистрат Петрович – это, конечно же, сильно. Интересно, его родители здесь наблюдались?

Ну просто я как представлю, что я – дядя Петя, рождается у меня сын, и я такой: о, назову его Каллистратом, круто же будет!

Некоторые родители приколисты. Хорошо, что мои не стали так изгаляться. Ну Маша и Маша. Даже Вене не так повезло. Сорян, конечно, но в двадцать первом веке Вениамин – как-то слишком уж вычурно.

Раньше я очень жалела, что меня не зовут какой-нибудь Ангелиной или Лейлой. Но вот в классе у нас была Алсу – красивое имя. Всем говорила, что это – розовая вода. И так всех достала, что её назло стали звать Ослу.

В итоге она перевелась в другую школу. Не думаю, что из-за имени, но Машей быть проще.

От тебя нет ожиданий, никому ничего не надо доказывать. Ты – просто Маша. И видят тебя, а не фасад с нагромождением букв.

С Денисом Васильевичем я встречалась через день, ещё у нас была семейная терапия, групповая, но уже без него. На первой же сессии с семейным психологом папа стал задвигать

про мою безответственность. Типа я не должна была идти на ту днюху. Что он же вот говорил.

Ксения, семейный психолог, женщина лет тридцати с зализанным хвостиком, молча выслушивала всё, что каждый из нас говорил. Это была не первая семейная тусовка подобного рода, так что я знала, как надо себя вести: сидишь, слушаешь, кто что говорит, потом сам высказываешься. Но блин как это тупо! Да-да, конечно, у каждого своя правда и бла-бла-бла, но папа вёл себя так, как будто я могла предвидеть, что случится такое. Или мне всегда надо дома сидеть? Изолироваться от общества и уйти в монашки?

– Да ты надоел! – я вылетела из кабинета и фиганула дверью так, что расквасила бы нос каждому, кто за мной побежал.

Но никто не бежал. Нафиг? Они привыкли к моим закидонам. Конечно, Машенька ж у нас сумасшедшая.

За закрытой дверью слышались голоса. В голове всё гудело, виски пульсировали. Я облокотилась о стену и старалась дышать. Долгий вдох, задержка, медленный выдох. Ещё раз. И ещё. И ещё десять раз. Сердце размеренно колотилось, голоса за дверью были такими же ровными. Я приложила ухо, аккуратно, прислушалась. Но ничего непонятно. Какие-то только слова. Обрывки.

Ладно.

Зашла обратно, уселась на стул.

– Спасибо, что вернулась, Маша, – Ксения провела по хвосту, сбросила невидимые волосы, – готова продолжать?

– Ага…

– Мне показалось, что тебе неприятно было, что говорил твой отец, правда?

– Ха! Да блин!

Ксения выждала и опять задала вопрос:

– Можешь об этом подробнее рассказать?

– Ну… типа… э… серьёзно? Он мне говорил не ходить на днюху, и? Он мне много чего говорит не делать, если бы я слушалась, я бы вообще из дома не выходила, кроме как в школу. И в магазин – да, я ж ещё должна продукты покупать и мусор выкидывать. Да, мне ещё до мусоропровода можно.

Вымуштрованный папа молча выслушивал. Он вообще всегда такой правильный, выполняет инструкции, всё у него под контролем. Кроме меня. Я – тёмное пятно на его идеальности.

– Маша, я слышу, что тебе хотелось бы больше свободы, так ли это?

Я кивнула.

– У вас есть, что ответить, Николай Романович?

Лицо отца приняло то особое выражение, с которым Безруков рекламирует банк.

– Я понимаю, что подростку хочется больше, чем стоит ему давать.

Я закатила глаза и сжала зубы до скрипа.

– Но в то же время, я как отец не могу просто закрыть глаза на то, чем, где, когда и с кем она занимается. Нужен контроль. Возможно, – он поднял вверх указательный палец, – повторюсь, возможно, где-то я перебарщиваю. Но. Мне кажется, иногда я, наоборот, даю слабину. Ну сами подумайте, не пустил бы я её на это… мероприятие, ничего бы и не было.

– Ещё ничего бы не было, если бы ты не давал дружить мне с Пашей, да, папа?

Тут он не нашёлся с ответом. Не всё ты в состоянии проконтролировать?