Любовь это болезнь
Шрифт:
– Не перегибай палку, – после долгого молчания разродился новой тирадой: – Ты же не будешь спорить, что нельзя перебегать дорогу на красный? Это не исключает вероятности того, что тебя могут сбить на зелёном. Но. Крайне повышает шанс остаться здоровой и невредимой.
– Да что такого могло случиться на дне рождения?! – я воздела руки к белому потолку, с которого таращились люминесцентные лампы.
Папа медленно повернулся и цокнул.
– Это как раз тот самый дурак, проехавший на зелёный для пешеходов! Это был простой ДР, я на таких сто
– Машенька, не кричи, – наконец вклинилась мама.
– А я не кричу!
– Маша, давай чуть отвлечёмся, – Ксения выпрямилась и выпятила вперёд почти плоскую грудь.
Не знаю, почему все так гонятся за объёмами выше талии. По мне, так это вообще неудобно. Да, у меня третий размер, а я хочу первый. Можно просто скакать, прыгать и бегать – ничего не мешается. Можно спокойненько спать на животе – в общем, одни только плюсы.
Выпрямилась Ксения, значит, и спрашивает, какое у меня самое счастливое воспоминание за последнюю неделю. Было ли такое.
Денис Васильевич.
Я не успела остановить улыбку, но озвучивать, конечно, не стала.
Ксения наклонила в бок голову.
– Маша, я вижу, что ты что-то вспомнила, да?
Я поджала губы и пожала плечами. Нет, ну а что мне рассказывать, что я вкрашилась в собственного психолога? Это законно, вообще?
– Не хочешь делиться?
– У-у…
– Хорошо, главное, что ты переключилась на что-то приятное. Наша сессия заканчивается, и мне хотелось бы подытожить. Ситуация складывается такая, что папа хочет больше контроля, а Маша – больше свободы, правильно?
Все закивали.
– А чего хочет мама?
Мама большую часть сессии как-то молчала, не особо принимала участие в беседе. Это на неё не похоже. Она так-то любит поговорить, на старых сессиях могла трепаться без умолку, а тут… непонятно.
– Мама… – она вздохнула, медленно, обречённо. Грудь её широко поднялась и зависла. Потом резко опустилась, и мама повернулась ко мне: – Мама хочет, чтоб дочь была счастлива.
– Та-а-ак… хорошо. А если мы возьмём поконкретней? Например–
– Я не знаю, – мама развела руками. – Я не знаю, как правильно, понимаете? Я пробовала и так, и так. Я пробовала пускать всё на самотёк. Я пробовала контролировать. Я пробовала найти какой-то баланс – не получается. Просто всегда мы приходим к одному и тому же – сюда.
– Хорошо, Полина, я вас поняла, – Ксения сделала заметку и отпустила нас восвояси.
Выдала нам всем ДЗ: сформулировать, что мы хотели бы для себя и что друг для друга. Типа, что я жду от отца, чтобы мне было с ним комфортней.
Это уже не первый раз, когда я получала такое задание. У меня стаж уже – ого-го. Но… так странно, я совершенно не помнила, что писала в прошлый, и в позапрошлый, и позапоза…
Надо обсудить это с Денисом Васильевичем!
Психиатр продолжал играться с пилюлями, подбирал мне лечение и дозировку.
От повышения дозы нейролептика я была как пришибленная. Пошла на макраме
– Лекарства – это, конечно, же важно, – Денис Васильевич пришёл в белой футболке под белым халатом. Сидел, расставив ноги, как мужики в метро, почёсывал нарастающую бородишку. – Только помни, что без психотерапевтической работы–
– Да-да, я это всё знаю. Просто я уже сто раз писала, что мне надо и бла-бла-бла, но даже не помню, что.
– А может, стоит ещё раз попробовать? И ещё, если надо? Ты же знаешь, что, особенно травмированные структуры очень ригидны. Мы не любим меняться. Поэтому, возможно, ты забываешь. Так же проще, оставить всё, как есть. Как привычно.
– ХЗ, – я отвернулась к стене. Он так на меня таращился, что я просто не выдержала. Эта привычка находить с пациентом зрительный контакт меня вымораживает.
Если человек мне не нравится, то это бесит. Если я чувствую от него опасность – пугает. Если безразличен – да не смотри на меня, вообще. А вот если нравится, то я просто начинаю краснеть прям изнутри.
Сердце колотилось, как при паничке. Какие же у него глаза!
– Если хочешь, мы можем вместе сформулировать, м?
– Ну… давайте… – я старалась на него не смотреть, но как это сложно!
Кажется, в этом вся я: чего-то безумно хочу, но в то же время думаю, как бы этого не случилось.
И вот, пока мы формулировали и писали, я старалась уловить момент, когда он отворачивался, и пялилась на его голубые глаза, мягкие кудри и торчавшие из-под ворота волоски.
Надеялась, спина хоть не волосатая.
Зигота опять наяривала на рояле. Ковыряла своими длинными пальцами клавиши. Воспиталка воодушевлённо таращилась на пианистку и подбадривала остальных.
– До чего ж девчонка талантливая, а!
А меня она со своими Шубертами задолбала. Я стала ковырять стену, чтобы выбраться, как из Шоушенка.
Две красноволосые девки зашептались и поглядывали на меня.
– Проблемы? – я подошла и встала прям перед ними. Они подняли нарисованные брови и стали так корчиться, будто это могло им помочь убедить меня, что шептались они вовсе не обо мне.
Короче, пригрозила им, что, как говорил Паша, раскрошу им хлебала, если не перестанут шептаться. У них, кажись, даже брови их побледнели.
Потом иду и думаю, а что, если они и правда не обо мне.
У меня так часто бывало: я в моменте прям на сотку уверена, что всё именно так – типа меня обсуждают, пялятся, смеются надо мной; а потом, когда чуть успокоюсь, такая – а может, они вообще не обо мне? Такое началось только после второй-третьей ходки. Раньше я до последнего была убеждена, что весь мир против меня, что все шепчутся у меня за спиной, а если на улице кто-то смеётся, то несомненно именно надо мной. Мама старалась меня переубедить, но ничто не работало. А потом она злилась из-за того, что я думала, что весь мир злой. Ну и я видела злую маму и такая – хэллоу!
Конец ознакомительного фрагмента.