Любовь и доктор Форрест
Шрифт:
Лесли резко обернулась.
– Но ведь ты давал! И это происходило при мне!
Аксель покачал головой.
– Ты ошибаешься. Ты наверное имеешь в виду тот аспирин, что я принес ему.
– Аспирин?
– не сдержалась она.
– Да. Я никогда не приносил мистеру Редвуду снотворного, - медленно, с расстановкой проговорил он.
– Тебе наверное хотелось узнать именно это, не правда ли?
– Почему ты со мной так разговариваешь? Что ты хочешь этим сказать?
– Ты сама прекрасно знаешь, что я хочу этим сказать. Ты влюблена в мистера Редвуда, и поэтому ты боишься за него.
Густо
– Это что, так очевидно?
– Только для меня. Но не беспокойся, я никогда не сделаю ничего такого, что могло бы повредить ему. Он великий хирург.
– И это все только усугубляет, - взволнованно подбежав к нему, Лесли схватила Акселя за руку.
– Почему ты так уверен, что мы поступаем правильно, что так все оно должно и быть. Ведь ты же давал ту же самую клятву, когда получал диплом врача. Неужели это ничего не значит для тебя?
– Я помню о них не хуже твоего.
– Но ведь я люблю его, - проговорила Лесли срывающимся голосом.
– Я не могу судить его беспристрастно. Так, как это можешь сделать ты.
– Тебе просто надо поверить наконец в то, что такова закономерность. Если бы это было не так, я бы не согласился с тобой.
– Но ведь это... убийство!
– Мы ничего не знаем наверняка.
– Это ты так думаешь.
– Я действительно не в курсе этих событий, - пояснил Аксель.
– Но тем не менее, я ставлю под сомнение подобную возможность. И в любом случае я сделаю все, чтобы будет в моих силах, чтобы защитить мистера Редвуда, человека, который может спасти столько жизней - и поверь мне, у него это действительно неплохо получается. Вспомни об этом, когда тебе не будет давать покоя твоя совесть!
Слегка дотронувшись до ее плеча, он тихо вышел из комнаты.
Но хотя Акселю, возможно, и удалось найти способ, чтобы пойти на сделку с собственной совестью, Лесли никак не могла сделать то же самое. Может быть ее любовь к Филипу требовала от нее судить его слишком строго, или же чувство собственной вины - за то, что она дала ему понять, что она любит его, и тем самым как бы поощряя его на то, чтобы он тоже влюбился бы в нее - никак не позволяли ей выбрать само собой напрашивающееся решение. Но какими бы ни оказались эти причины, она была уверена, что, в отличие от Акселя, ей никогда не удастся заставить себя закрыть глаза на то, что она считала истиной.
Вместе с этим горьким признанием, к Лесли пришло и осознание того, что она не может больше оставаться в клинике. И все же она догадывалась, что если она решит немедленно уехать отсюда, то Филип наверняка захочет узнать причину столь скоропалительного решения; а назвать ему истинный повод она никогда не сможет. Он не должен, никогда не должен не то что узнать, но даже догадаться о том, что она заподозрила его в причастности к убийству!
В течение целых двух последующих дней и ночей Лесли напряженно думала, пытаясь изобрести логическое обоснование, которое бы доказывало необходимость ее немедленного отъезда из клиники. Но все напрасно, на ум не приходило ни одной стоящей мысли; по крайней мере ничего такого, что Филип, с присущей ему проницательностью мог бы принять за действительно веский довод. В какой-то момент она начала даже подумывать о том, а не может ли Аксель подсказать ей возможное решение, но в конце концов все же отвергла эту идею. Ведь он однажды уже дал ей недвусмысленно понять, что он пойдет на все, ради того, чтобы доказать свою преданность Филипу, а поэтому пытаться задействовать его в организации ее, Лесли, отъезда было бы по крайней мере нечестно.
К концу недели было составлено заключение о посмертном вскрытии Деборы Редвуд, называвшее причиной смерти самоубийство, мотивированное неустойчивостью психики. Сэр Лайонель немедленно покинул клинику в сопровождении Филипа, который вместе с ним возвращался в Лондон, чтобы принять участие в похоронах Деборы.
За время, прошедшее после смерти Деборы, Лесли с успехом избегала встреч с Филипом наедине, но вечером накануне своего отъезда он сам позвонил ей, попросив зайти к нему в кабинет.
– Я уезжаю на целых десять дней, и знаешь, Лесли, мне будет невыносимо одиноко без тебя.
– Я уже легла спать, - солгала она.
– Тогда я сам поднимусь к тебе.
– Не надо. Это не совсем удобно.
– Я тоже так думаю, - устало сказал он.
– Но разве ты не можешь просто набросить на себя платье или еще что-нибудь и спуститься сюда? Я не задержу тебя надолго, любовь моя, но мне обязательно надо видеть тебя.
– Нет, Филип. Будет лучше, если мы останемся каждый у себя.
– Сэр Лайонель ни о чем не узнает, - продолжал он, по-своему поняв ее нежелание.
– Да и в любом случае, я все равно собираюсь рассказать ему о нас.
– Ты не должен этого делать, - быстро перебила его ЛЕсли. Пожалуйста, Филип, ничего ему не говори.
– Но рано или поздно он все равно узнает об этом.
– Пусть уж лучше поздно, чем сейчас, - Лесли замолчала, крепко сжимая трубку в ставшей влажной ладони.
– Я знаю, что ты не... что ты не любил Деборы, но ведь она была дочерью сэра Лайонеля. Подумай, каково ему будет.
– Но я совсем не собирался рассказывать ему о тебе завтра, - сказал он.
– Мне просто казалось, что мне следует все же поставить его в известность, прежде, чем я вернусь обратно в клинику.
– Нет, - снова возразила Лесли.
– Не надо. Ничего не говори ему, Филип. Обещай мне это.
– Ну, ладно, не скажу, - неохотно проговорил он.
– Я думаю, ты права. Но я уже устал от всей этой лжи. Я люблю тебя, и хочу, чтобы весь мир узнал об этом.
– Он замолчал, как будто ожидая, что она ответит ему на это что-нибудь, но никакого ответа с ее стороны не последовало, и тогда он окликнул ее.
– Лесли, ты еще слушаешь меня?
– Да, но у меня ужасно болит голова.
– Бедняжка! Тебе тоже порядком досталось на этой неделе. Но все уже позади, и когда я вернусь...
Больше она была уже не в состоянии ничего воспринимать, и лишь рассеянно слушала, как он, понизив голос до шепота, стал шептать ей слова признания в любви.
– Филип, - беззвучно зарыдала она, после того, как положила трубку. Филип...
В течение того времени, пока Филип был в отъезде, Лесли жила как во сне, не в силах вспоминать о прошлом и не желая думать о будущем, и только в день накануне его возвращения ее поразила мысль о том, что она так и не сделала ничего для решения своей проблемы, оставаясь на тех же позициях, на каких она была еще до его отъезда.