Любовь и долг Александра III
Шрифт:
–Как вы легко прыгаете!
–Да что же делать, ваше императорское высочество!
–Я просил вас так не называть меня, хотя бы когда мы танцуем!
–А как мне вас называть, августейшее дитя?
–Какое я вам дитя?!
–Вы младше меня на год, значит, сущее дитя.
–Вот погодите, Мария Элимовна, я как рассержусь, да как наступлю вам на ногу!
–Ах, но почему же, как вы думаете, я так высоко подпрыгиваю? Да чтобы уберечь свои бедные ножки от ваших…
–Ножищ? Лапищ? Ну-ну, высказывайтесь, какое определение вы придумали для моих неуклюжих и громадных нижних конечностей?
–Да вы меня дурочкой
–Да бог с вами, Мария Элимовна, неужели вы меня в каких-то опереточных злодеях числите? Не стану я опускаться до подобных банальностей! Я придумаю что-нибудь пострашнее. Поужаснее. Специально для вас.
–Ах, батюшки мои, да у меня ноги подкашиваются. Я уже и танцевать не могу… Ах, что вы делаете? Ваше императорское… Александр Александрович! Отпустите меня немедленно!
–Ну вы говорите, что танцевать больше не можете. Я сам буду танцевать, а вас – нести. И ножки ваши уж, наверное, не отдавлю в таком случае!
–Отпустите меня! Иначе опять бабуля Тизенгаузен устроит мне ужасную выволочку!
–А я не дам вас в обиду. Никому не дам!
–Ах, но что же вы сделаете? Побьете гофмейстерину вашей матушки?
–Никого я бить не стану, а вот так возьму вас на руки… и подниму высоко-высоко! И никто вас никогда не достанет! Никогда!
Печальное лето 1865 года императорская семья и двор, как обычно, провели частью в Петербурге, частью в Царском Селе. Потом вернулись в Петербург, но Александр особой разницы не заметил. Он постоянно был очень занят – отец постепенно вводил его в курс обязанностей наследника, от чего он прежде был далек, а теперь приучался к государственной деятельности. Император приглашал сына на доклады министров, отправлял ему некоторые деловые бумаги для ознакомления, причем Александр должен был не просто читать их, но и высказывать свое мнение.
Ему было очень трудно. Собственное тугодумие и незнание практических вещей поражали и уязвляли его. Хотелось судить об этих важных вещах более основательно и серьезно. Приходилось учиться, много читать, переделывать себя… Александр понимал: то, что раньше сходило за безобидную простоту, теперь может оказаться, совершенно по пословице, хуже воровства. Он сознавал, что обычай и этикет – истинный царь в придворном обществе, даже император вынужден ему подчиняться, а потому помалкивал, если что-то казалось ему неприятным, нарочитым, неискренним и вымученным. Впрочем, и раньше он мог об этом сказать лишь Никсе. Теперь Никсы не стало – приходилось поверять свои тайны и мучения дневнику.
Это был верный и молчаливый друг. Только ему можно было доверить, что Саша чувствовал в себе странное преображение, совершенно не связанное с грузом государственных дел, которые начали на него наваливаться. Ну вот, например, изменилось его отношение к балам и танцам.
Ему всегда казалась глупостью устраивать балы накануне Великого поста, как если бы у всех возникало неодолимая потребность вдоволь набесноваться перед сорока днями воздержания от удовольствий. Каждый день балы, причем не только во дворцах, но и по всему Петербургу! Года два назад даже стишок какого-то Курочкина ходил, такой же смешной, как фамилия автора:
Весь Петербург затанцевал, Как девочка, как мальчик, Здесь что ни улица, то бал, Здесь что ни бал – скандальчик. Все веселятся от души, Все ладно в нашем быте. Пляши, о град Петра, пляши! Друзья мои, пляшите! Пляшите все, хотя б в тоске Скребли на сердце кошки, Вся мудрость наших дней – в мыске Поднятой
Ну, на дворцовых балах «вверх ногами» не очень-то получалось. На Большой бал в Николаевском зале Зимнего дворца, или, как его называли, «Большой бал Николаевской залы», приглашалась только родовая, военная и чиновничья аристократия Петербурга – исключительно согласно своему официальному статусу и «Табели о рангах».
Приглашенных на Средний бал в Концертном зале Зимнего дворца отбирали еще более жестко: его посещала «трехклассная аристократия», то есть лица, занимавшие в «Табели о рангах» первые три классные должности. Однако на этот бал можно было позвать и лиц, которые так или иначе близки и симпатичны императорской фамилии.
Бальные залы блистали и поражали своим великолепием. Яркая военная форма выглядела весьма мужественной, романтичные кавказские одеяния волновали воображение дам, а их открытые платья, сверкающие драгоценностями, волновали воображение мужчин.
Малые балы в Эрмитаже стали устраивать, когда начал выходить в свет Никса. Даже зала, где проходили Малые балы, располагалась на его половине. Народу здесь танцевало немного, именно поэтому приглашения так высоко ценились. То же происходило и на балах в Аничковом дворце. На них приглашались люди, лично приятные императорской семье или входящие в ближний круг семьи.
Ну и, конечно, устраивались балы в домах вельмож и царедворцев, петербургской аристократии, в Дворянском собрании, в женских институтах. Разумеется, члены царской фамилии могли почтить своим присутствием далеко не все балы, однако и тех, что оставалось, хватало, чтобы потом рассказывать друг другу:
–Котильон был бешеный! С ума сходили… Кружились, бесились без конца. Под конец бегали и в изнеможении падали на стулья, чтобы через несколько времени снова скакать по зале. Я раз двадцать пропотел; платки были как мокрые тряпки. Закончили после четырех часов утра…
Еще недавно Саша слушал подобные рассказы брезгливо. Он относился к балам как к обязанности, не слишком-то верил в семейную легенду о том, что сестра отца, великая княгиня Ольга Николаевна, настолько любила танцевать, что однажды отправилась на бал еще в жару и горячке после кори, а на обритую наголо голову надела сетку, украшенную жемчужинами. Но Саша с удовольствием слушал, когда говорили, мол, и дед его, Николай Павлович, был таков же. Саша обещал себе, что станет брать пример с отца: во время больших традиционных балов в Зимнем дворце император Александр Николаевич танцевал редко, а время проводил, оказывая внимание приглашенным, общаясь с ними. Его камер-пажу, князю Кропоткину, приходилось нелегко, поскольку император не танцевал и не сидел, а постоянно ходил между гостями, а камер-паж должен был находиться поблизости от царя, но так, чтобы не торчать слишком близко и вместе с тем находиться под рукой, чтобы явиться немедленно на зов.
И все же император танцевать любил, а Саша считал себя слишком тяжеловесным для этого. Он очень уж отличался от прочих кавалеров – стройных и изящных. Поэтому стеснялся и был уверен, что дамам с ним танцевать неловко и неудобно, будь то котильон, мазурка или вальс. И скакать во всеми любимой польке ему и вовсе казалось нелепо. Еще наступит на крошечную ножку и отдавит ее!
Однако в последнее время Саша осознал, что балы ему стали нравиться. И танцевать он полюбил. Разумеется, когда в паре с ним оказывалась княжна Мещерская. Мария Элимовна…