Любовь и хоббиты
Шрифт:
– Зря без шарфика ушел, – сестра брезгливо пощупала край гоблинского халата. – Ну и вид у тебя… В зеркало давно смотрел? Бабуля как в воду глядела, она сказала, Боббер привезет оттуда какую-нибудь редкую болезнь и будет лечить понос в больнице. Боли в животе беспокоят?
– Да нет, я… – хотя можно было и не пытаться, сестру бесполезно останавливать, перебивать или вразумлять: она свое выскажет, даже если с неба посыплются куры-гриль и зеленый горошек.
– Мой старший братик растерял последние мозги! – Билль обернулась к воображаемым зрителям (к счастью, в фойе кроме робота-уборщика на колесиках никого не было). – Только он может отправиться в Скандинавию в старом медицинском халате! Только мой братец! Ты кого там лечил, Айболит?
– Биллька, не начинай.
– Ты же знаешь, у бабушки слабое сердце. Сказать, сколько успокоительных таблеток она выпила, пока ты играл в агента? Записку можно было оставить? Из-за тебя я пропустила вечернюю раздачу фаршированных перцев!
Сестренка надулась, скрестила на груди ручки и отвернулась. Ах! Ах! Ах! Вот почему мы такие злые, мы, оказывается, собирались в столовку, на вечернюю раздачу перцев и выстраивание глазок господину Синелицему. С перцев и надо было начинать…
И тогда, раскусив маленькую кокетку, я одарил ее взглядом, который у всех старших братьев означает примерно следующее: «Слышь ты, салага, не вешай мне лапшу, я прекрасно знаю, отчего ты такая, могла бы и сразу сказать, а не строить из себя разгневанную Фемиду».
– Пойдем поедим, – позвала она и заулыбалась; сестра отходчива, как все хоббиты, а приглашение поесть – самое примиряющее из возможных. Мы полетели в столовку и по пути влились в толпу таких же голодных баламутов, стекающихся с разных концов Базы.
И вот мчусь знакомым маршрутом, сжимая ладошку Билль, легкий, беззаботный, как вдруг вспыхнули в голове страшные слова – …привезешь… редкую болезнь…
Разжал пальцы, в глазах потемнело, лапы подкосились, и упал; после выяснилось, что чудом не попал под молоковоз, управляемый роботом-водителем (одна вращающаяся голова с антенной в виде тарелки). Меня слегка задело бампером и отбросило на тротуар, по которому шла группа спецагентов, они-то и подобрали тело.
– Бедный маленький хоббит! – послышалось как сквозь вату. – Котик, как ты думаешь, он жив?
– Безусловно жив, – мурлыкнув, ответили прекрасному голосу, – скажу больше, жив, но притворяется, это ж хоббит.
– 013, ты умеешь делать искусственное дыхание? Посмотри, какой он бледненький! – от слова к слову разговор становился громче, четче, и вдруг я понял, кому голоса принадлежат. Голос Алины Сафиной журчал весенним ручьем, лился компотом из слив; счастье слышать его несравнимо с даже третьим завтраком и полночным ужином! Я разлепил глаза, ожидая увидеть раскосые очи и длинные ресницы, аккуратные ушки, которым завидует каждая вторая эльфийка на Базе. Интересно, почему не пахнет духами? Принюхался, и в нос ударило резким селедочным духом.
Реальность сурово пощекотала мой нос кошачими усами: агент 013, преодолевая отвращение, собирался устроить «бедному маленькому хоббиту» сеанс искусственного дыхания по схеме «пасть-в-рот». В последний миг я вывернулся, задев шершавый кошачий нос, и под крики водителя молоковозки пересек дорогу. Головоробот обозвал меня «квадратным подшипником», «сухим поршнем» и «стертой клеммой», обещал несладкую жизнь и как-то по-особому оскорбил щелчками с припискиваниями. Зря он старался: самое плохое в моей жизни уже случилось…
В столовку ведут три входа: парадный, служебный и хоббитский. Положение последнего постоянно меняется. Если не впускают через первые два, мы влезаем через форточку в дамской комнате. Если дамы орут, прорываемся через вентиляцию. Если вытяжку забивают тряпками, пользуемся Самым Тайным Входом, о положении которого знают только хоббиты. Раскрывать вход в Самый Тайный Вход другим существам запрещено.
У парадного стоял охранник – тролль по кличке Акула, накачанный, скользкий, в одной набедренной повязке, на правой груди наколка – раскрытая пасть акулы. Белые полосочки шрамов на морде и лапах. Акула носит шапку-ушанку и набедренную повязку: до того, как его привезли на Базу и перевоспитали, тролль калымил вышибалой в ночных клубах Екатеринбурга.
Служебный просто заперли и повесили табличку «Хоббиты, идите лесом!», столовские всегда так делают, когда наших становится слишком много. «Столовские» – это живой труп по имени Синелицый, он тут главный и лично занимается раздачей; это официант без головы (голова-то есть, но вечно не там, где надо), он просто официант, имя которого никого не интересует, и повар-андроид по имени Макар, о нем я скоро расскажу.
Из форточки дамской уборной уныло торчала задняя часть самого толстого хоббита Базы по кличке Тридцать три коровы. Я взобрался на окно, чтобы помочь страдальцу влезть или вылезти, но столкнулся нос к носу с пожилой женщиной, которая стояла по ту сторону и кормила толстяка конфетами. Сумочку она положила на подоконник и с умильным видом, будто пришла в зоопарк к другу-бегемоту, доставала одну сладость за другой, сбрасывала фантики и протягивала лакомства Тридцати трем коровам.
Устав слушать, как он мычит от удовольствия и чавкает конфетами, я спрыгнул и помчался… нет, не к вентиляции, а к Самому Тайному Входу. Об этом пути в столовку вам знать запрещается. Тайна есть тайна.
В зал набилось много народу и еще больше моего народца, как обычно хоббиты стояли первыми в очереди (хотя слово «стояли» тут мало подходит, разве что «стояли на ушах»).
Когда перед вами штук пятьдесят хоббитов, скачущих, будто горячие кукурузные хлопья, из которых сорок девять пропущены вперед единственным недомерком, неизвестно как оказавшимся в начале очереди, и когда вы понимаете, что пятьдесят – не предел хоббитской наглости, хотите вы того или нет, начинаете обдумывать всевозможные способы разделаться с каждым. Присматриваетесь к стульям, другим тяжелым предметам, ищете поддержки у присутствующих, с надеждой смотрите на охрану. Несколько агентов покинули очередь и направились к выходу, но не для того, чтобы уйти, а к вышибале, тот их внимательно выслушал и кивнул, покосился на мелкий мохноногий народец и двинулся в наступление. Акула врезался в нашу толпу, схватил по три недомерка в каждую ручищу и понес выбрасывать. За это время с неохраняемого парадного набежало еще три десятка наших, отчего количество первых в очереди мгновенно выросло.
Хоббиты посмеивались над тупостью тролля, исподтишка обстреливали его пластиковыми баночками с зубочистками. Баночки отскакивали, разлетались пополам, а деревянные обоюдоострые иглы усеивали собой весь пол. При каждом таком попадании Акула резко оборачивался, рычал и принюхивался, как будто поимка стрелка зависела от обоняния.
В очередной раз оцарапав столики острым стальным взглядом, он направился просить подмоги к воинам золотоордынцам – тем самым ребятам, которых я видел вчера перед путешествием в Древнюю Скандинавию (их тогда построили в фойе, чистых, похожих на театральных артистов, но то было вчера, а сегодня головорезы смотрелись куда более натурально, значит, не я один трудился во славу Базы, рискуя жизнью и девственностью)…
Сегодня это были угрюмые, мятые монголы, прекрасно бранящиеся по-тюркски, один взгляд которых заставлял взвешивать каждое слово. Служители ига заскочили в столовку на перекус (новейшие модели питаются от встроенных батарей и от переработанной еды, выдавая на выходе прекрасный обувной крем), как те американские полисмены из боевика, а где-то в другом измерении, истоптанная конницей степь ждала их возвращения и трепетала.
Назревало недоброе – я эти вещи просекаю безошибочно, у меня с детства звериное чутье на драки и прочие хулиганские выходки, вот и здесь раскрылся бобберский третий глаз. Я, как выражается Урман, придерживался нейтралитета, то есть прятался под столом для грязной посуды в пустом пластиковом ведре в обнимку с мокрой веревочной шваброй.