Любовь и магия-2 (сборник)
Шрифт:
В тот же день уговорился Пьетро с прекрасной русалкой встретиться на закате на ступенях старинного палаццо, что на Гранд-канале напротив церкви.
Паоло тяжело вздохнул и прикрыл веки. И снова перед его взглядом мелькнула Венеция, зеленые воды Большого канала… Гордый и величественный белый дворец, богато украшенный резьбой…
– Не успел парень вечером спуститься на последнюю ступеньку, как увидел он девушку в белом: прекрасную, воздушную, с волосами, будто червонное золото, глядящую на него нежным взглядом.
– Спой мне, милая, – сказал он ей и поцеловал ее.
Как гласит легенда, вздрогнула русалка,
Хрупкой и звенящей была ее песня, будто свет далекой луны, холодной, как поцелуй Пьетро.
Тогда-то все и случилось. Из полной темноты явились люди в белых масках с рыболовными сетями и набросились на обоих влюбленных.
Как ни билась «рыбка», но не смогла ни помочь своему гондольеру, ни спастись сама. Бездыханную, избитую, задыхающуюся в сетях, принесли ее в палаццо жестокого графа и посадили в большую золотую клетку посреди фонтана.
Не скоро пришло в себя это прекрасное дитя моря.
Но когда это случилось, как ни бились с ней слуги, не смогли они добиться от нее песен. Она лишь плакала, стенала и звала своего Пьетро.
Так прошло несколько дней, и пришлось слугам сообщить своему господину, что ему нечем удивить гостей, ибо «венецианская рыбка» его не поет.
Тогда граф сам явился к плененной русалке.
Увидел он не чаровницу венецианских каналов, что пела ему о любви – изможденным и бледным было дитя моря.
Глубоко внутри своей клетки забилась она и не хотела выплывать на поверхность. Черными бездонными провалами казались ее глаза на бледном, почти прозрачном лице.
Рассердился граф, что противится она его воле, но, смирив свое черное сердце, присел он на край колодца и стал ласковыми словами звать к себе пленницу.
– Разве не знаешь ты, что я твой единственный друг? Ведь все, что я хотел, – спасти тебя. Я хотел, чтобы ты жила во дворце, в богатстве и роскоши, чтобы песни твои слышали богатые и знатные люди, которые понимают, какое ты сокровище. Разве ты не видишь? Твой возлюбленный – бесчестный и жестокий человек. Если б не я, он продал бы тебя безжалостным туркам.
Ни слова не сказала ему она, лишь еще больше стали ее темные глаза. С самого дна клетки глядела она на него, и взгляд этот был похож на дюжину острых ножей.
– Ты не веришь мне, мое бедное дитя? – с пылкостью продолжал граф. – Я готов доказать тебе это. Завтра ты увидишь, что твой Пьетро жив и здоров, и его вовсе не заботит твоя участь. Поверь, он с удовольствием продал тебя за звонкую монету.
Ничего не сказала ему русалка, лишь отвернулась от него. Но на рассвете заскрипели блоки, заскользили смазанные жиром веревки. Граф велел поднять клетку с «венецианской рыбкой» высоко-высоко на балкон своего палаццо у канала.
И в предрассветных сумерках увидела она, как на большом корабле ее Пьетро поднимает паруса и вовсе не собирается идти к ней на выручку. Как он был уверен в себе, какой решимостью лучилось его лицо! Это был человек на пороге своей мечты к богатству и славе.
Но не успела морская дева рассмотреть название корабля. Клетку ее опустили, и, смеясь, сказал ей синьор, что теперь она его «поющая рыбка» и будет петь для него и его гостей. Ведь никому, кроме него, она более не нужна.
Молча посмотрела она на него и снова нырнула на самое дно своей клетки.
Темной ночью внезапно раздался внутри палаццо шум и гул, зашатались знаменитые венецианские сваи, что тверже камня.
Заскрипели доски и камни, и медленно ушел на глубину, под воду прекрасный палаццо – и вместе с ним и граф, и все его слуги. Слышали все соседи на Большом канале пение «венецианской рыбки», и голос ее был полон не любви, а мести и черной злобы. Звучал он, как свист ветра и шум страшной морской бури.
С тех самых пор вся Венеция знает, что русалка покинула обманувший ее город и рыщет по морям в поисках своего коварного и неверного возлюбленного. Но раз в несколько лет гондольеры Венеции снова видят свою «рыбку». По-прежнему она поет прекрасные песни, но никому больше не дарит поцелуев на удачу, ведь каждый гондольер, приблизившийся к ней, напоминает ей ее коварного Пьетро, и вместо губ встречают его длинные острые зубы и холодные объятия, увлекающие на дно.
Паоло неохотно открыл глаза и посмотрел на отца.
– Забавная сказка, зачем ты мне ее рассказываешь? Я уже вышел из того возраста, когда такие истории принимают на веру.
– Меньше всего на свете я бы хотел рассказывать ее тебе, сынок, – вздохнул синьор Фантуччи. – Может, это для других и сказка, но мне доподлинно известна фамилия Пьетро. Отец замолчал и тяжело положил на стол свои натруженные руки. – Коварного гондольера звали Пьетро Фантуччи, и все, что он смог, – доплыть до итальянского берега и спрятаться на твердой земле на веки вечные от морской девы. Ни разу не видел он больше ни вод лагуны, никакого другого моря и потомкам своим строго-настрого наказал не сходить с твердой суши. Большой кусок плодородной земли он купил на деньги от своего предательства. И на этой земле выросли его дети, никогда не видевшие моря…
Паоло с глубоким недоверием смотрел на родителя.
– Что ты хочешь этим сказать? Что все это было на самом деле и мы с этим Пьетро родственники?
Старый синьор тяжело вздохнул еще раз.
– Наверное, я бы тоже никогда не узнал ни о чем подобном, но мне было двенадцать лет, когда я впервые услышал историю о «венецианской рыбке». Так уж вышло, Паоло, что ты не первый Фантуччи, который, нарушив страшный родительский запрет, не побоялся вернуться в море. Отец мой, а твой дед, скрыв от своих родителей, тоже решился на возвращение в Венецию. Арендовав у своего друга драгоценную гондолу, он начал уезжать в Венецию на заработки. Каким он был тогда счастливым! Как сияли его глаза, когда он возвращался по вечерам домой и вполголоса рассказывал мне и моей матери об увиденных им чудесах и диковинках.
Но однажды отец не вернулся. Мы прождали его три дня, но о нем не было ни слуху ни духу. Чем ближе было воскресенье, тем тверже была воля моей матери ехать в город самой, искать отца. В субботнюю ночь, перед маминым отъездом я проснулся по непонятной причине. Было душно, я никак не мог заснуть и решил выйти в сад, посидеть на качелях.
Было темно, я взял с собой фонарик.
Сколько я просидел, тихо раскачиваясь на качелях под сливой, я тебе не скажу. Было тихо, очень тихо, и вдруг я услышал на дороге отчаянный топот бегущих ног. Ворота наши скрипнули, и кто-то вбежал во двор. Я, подхватив фонарь, побежал навстречу. Мой отец налетел на меня из-за угла дома. Боже мой, он выглядел ужасно! Он был бледен, рубашка его разорвана, с волос текла вода, и кровь из раны на плече смешивалась с дорожной пылью. Он весь дрожал. Подхватил меня в объятия и прижимал к себе долго-долго, что-то бормотал, и его тело била дрожь.