Любовь и шпионаж
Шрифт:
Я едва сдержал торжествующий возглас. К счастью, после всего пережитого во мне еще сохранилось благоразумие, чтобы не подать виду.
– Вот! – хмыкнул полицейский комиссар. – Я говорил, что вы очень умны, мадемуазель. Но для всех нас было бы удобней, если б вы признались сразу и избавили нас от лишних хлопот.
– Вы сами виноваты в лишних хлопотах, – устало отозвалась Максина. – Эту вещь я вижу первый раз в жизни!
Я был удивлен тем, что в ее голосе не слышно удовлетворения. Он звучал вызывающе, но в нем не было ноток торжества или радости, а ведь ее спасение было поистине чудом! Ее тон, пожалуй, напоминал тон женщины,
– Также и я никогда не видел ее раньше, – откликнулся я.
Она взглянула на меня как будто с благодарностью, хотя благодарить было не за что. Я не лгал, а говорил чистую правду и думал, что она должна бы это знать.
Комиссар полиции впервые снизошел до усмешки:
– Склонен думать, вы хотите уверить меня в том, что последний жилец, занимавший перед вами этот номер, запрятал свое имущество в безопасное место и потом забыл о нем? Очень правдоподобно, не правда ли?.. Сейчас вы, мадемуазель, и вы, мосье, будете иметь удовольствие видеть, что именно оставила после себя эта беспечная особа…
Он положил футляр на стол и осторожно постучал по нему пальцем.
Однако моя напряженность уже прошла, я спокойно смотрел на это и был поражен, когда Максина вдруг кинулась к нему – уже не высокомерная, а трагически умоляющая, слабая, измученная женщина.
– Ради Бога, пощадите меня, мосье, – прорыдала она. – Поймите меня! Признаюсь, это – мое. Я всегда высоко держала себя в глазах света, потому что я известная актриса, и все знают, что я никогда не имела любовника. Но теперь моя тайна открыта. Вот мой любовник! А эта вещь – цена, которую я назначила за свою любовь. Мосье! Умоляю вас как женщина – сохраните в секрете содержимое этого футляра, не открывайте его ни под каким видом!
Я почувствовал, как кровь прилила к моим щекам, словно меня ударили хлыстом по лицу. К моему стыду, моя первая мысль была эгоистической: что, если ее слова станут известны и Диана услышит их тоже? Тогда все кончено, всякая надежда на девушку, которую я люблю, будет для меня утеряна навсегда… Моя вторая мысль была о Максине, которая необдуманными словами наложила на мои уста печать молчания.
Но раз уж она избрала такую версию для своей защиты, мне оставалось только соглашаться…
– Мадемуазель, мне грустно отказывать даме в такой просьбе, – сказал полицейский комиссар с оттенком сочувствия. – Но долг выше рыцарства. Я должен посмотреть содержимое этого футляра.
Она поймала его руку и оросила ее слезами.
– Нет! Нет! – душераздирающим голосом закричала она. – Если б я была богата, я предложила бы вам миллион франков, лишь бы вы пощадили меня! Я была расточительна и не сумела много скопить, но все, чем я сейчас располагаю, будет ваше, если…
– Никаких «если», мадемуазель, – перебил он резко. И, выдернув свою руку, раскрыл футляр прежде, чем она смогла помешать этому.
Наружу выпало роскошное бриллиантовое ожерелье. Словно блистающий водопад, оно заструилось с края стола, упало на бархатную диванную подушку и осталось там лежать, сверкая и переливаясь разноцветными огнями.
– Черт побери! – пробормотал француз вполголоса: как видно, он ожидал всего, только не этого.
Максина не произнесла ни слова. Когда, несмотря на ее мольбы и слезы, кожаный футляр все же стали открывать, она утратила не только надежду на спасение, но и выдержку; ее изящная
Однако я тут же почувствовал, как при виде радужного бриллиантового каскада ее ослабевшее тело стало выпрямляться. Почувствовал, как вновь забилось ее сердце, как она, воспрянув духом, оживает и собирает силы для дальнейшей борьбы… если это потребуется.
Комиссар полиции вывернул кожаный футляр наизнанку. Он был пуст. Внутри его находилось лишь ожерелье и ничего больше – никакой карточки, никакой записки.
– Где же документ? – упавшим голосом спросил офицер не то себя, не то Максину.
– Какой документ? – возразила она, достаточно умная, чтобы не выдать свое облегчение интонацией или выражением лица.
Слыша ее безрадостный тон, видя ее пристыженное лицо, ее голову, бессильно лежавшую на моем плече, – кто бы мог подумать, что в душе она благодарит Бога за происшедшее чудо? Даже я не поверил бы этому, если б не ощущал, как жизнь постепенно возвращается к ней.
– Содержимое футляра – это не то, что я искал, – неохотно сознался полицейский комиссар.
– Я не знаю, что вы искали, но вы причинили мне ужасное страдание, – сказала Максина. – Вы были чересчур жестоки к женщине, которая ничем не заслужила такого унижения. Все наслаждение, вся радость, которую я могла бы получить от моих бриллиантов, исчезли. Теперь я уже не смогу спокойно носить их: мне будет казаться, что люди, глядя на меня, станут говорить: «Каждая женщина имеет свою цену. Вот цена Максины де Рензи!»
– Вы не должны так думать, мадемуазель! – запротестовал комиссар. – Полиция умеет хранить деликатные тайны. Никто, кроме шефа, который примет наш рапорт, не узнает о том, что мы увидели и услышали в этой комнате.
– Что же дальше? – спросила Максина. – Будете ли вы продолжать обыск, поскольку рассчитывали найти нечто другое, или же…
– Нет, нет. У вас не было времени спрятать более чем одну вещь, мадемуазель, – сказал полицейский с невеселой улыбкой. – Кроме того, именно за этот футляр вы цеплялись; вы не хотели, чтобы мы нашли именно его. Вы – великая артистка, но вы не смогли сдержать капли пота, выступившие у вас на лбу, или биение сердца, когда я прикоснулся к дивану. Я все время следил за вами. Увы! – это были ошибка с нашей стороны, и я должен извиниться перед вами.
– Я обвиняю не вас, а тех, кто послал вас, – сказала Максина, когда я подвел ее к креслу, в которое она вяло опустилась. – Я благодарна вам уже за то, что вы не считаете эти бриллианты какой-нибудь контрабандой. Дело могло окончиться именно так.
– Вовсе нет, мадемуазель. Желаю вам носить их с радостью. Это вы украшаете алмазы, а не они вас. Еще раз приношу извинения за себя и за моих коллег. Мы только исполняли наш долг.
– У меня есть враг, который, очевидно, и подстроил этот заговор против меня, – воскликнула Максина, словно осененная внезапной догадкой. – Сказано: «Даже у ада нет столько ярости, как у мужчины, оскорбленного и осмеянного женщиной». Он знал, что сегодня вечером я должна буду напрячь все свои душевные силы, – сегодня в моем театре премьера, и я играю главную роль. Он надеялся, что его затея сломит меня. Но я не буду сломленной. Если вы, мосье, хотите загладить вашу вину передо мной, приходите в театр и поддержите меня вашими аплодисментами.