Любовь и шпионаж
Шрифт:
– Пусть дублерша сыграет за вас сегодня вашу роль, – предложил я. – А мы тем временем что-нибудь придумаем. В таком состоянии вам нельзя ехать в театр.
– Для актрисы нет слова «нельзя». Я обязана сыграть роль, а потом раз десять выйти из-за кулис на аплодисменты, раскланиваться, улыбаться… и никто в зрительном зале не должен догадаться о моем душевном состоянии. У меня нет дублерши. Да и зачем она? Кто из зрителей останется в театре, если объявят, что роль их Максины де Рензи будет играть какая-то дублерша? Вспыхнет скандал, все встанут и потребуют деньги обратно. Поймите, ведь это мой театр! И билеты были раскуплены уже неделю назад… Нет! Ради мужчины, который для меня дороже всех, которого я спасу или погублю, я буду сегодня играть, даже если завтра покончу с собой… или сойду с ума. Но только не «обдумывайте спокойно», Ивор, прошу вас. Наоборот, думайте поскорей и вслух, чтобы я могла следовать за вашими мыслями. Так мы поможем друг другу. Давайте сообща проследим все, что произошло с вами, начиная с той минуты, когда вы взяли у министра футляр, и кончая минутой, когда я вошла в эту комнату.
Я
Я рассказал, как ночь накануне отъезда из Лондона провел в беспокойном сне, то просыпаясь, то снова погружаясь в дремоту, и несколько раз ощупывал футляр и револьвер, лежавшие под моей подушкой. Как утром переложил футляр во внутренний карман пиджака и чуть не опоздал на поезд. Рассказал, как боролся с двумя мужчинами, которые старались не допустить меня в закрытое купе, куда сами ворвались с помощью ключа, возможно подделанного. Как альбинос, имевший на это купе право, сначала хотел помешать мне войти, а потом вдруг начал помогать мне – лишь бы не оказаться наедине с теми двумя. Как он упал прямо на меня во время ложной тревоги на сходнях. Как в Париже, на вокзальной площади Гар дю Нор, он долго шел рядом со мной и, видимо, хотел заговорить, но я уклонился от разговора и вскоре потерял его из виду. Наконец, как я волновался в дороге и много раз тайком прикасался к своему карману, чтобы убедиться, находится ли там заветный футляр…
Максина несколько успокоилась, хотя мой рассказ вряд ли прибавил ей надежды. Сложив бриллианты в красный футляр, она передала его мне.
– Положите его обратно в тот же карман, – сказала она, – и проведите рукой поверх пиджака, как делали это в дороге. Ну как? Чувствуете ли вы, что он в точности такой же, как и зеленый футляр, с которым вы выехали из Лондона?
– Кажется, да, – отвечал я нерешительно. – Боюсь, я не ощущаю разницы. Может быть, тот был более плоским и более длинным, чем этот… но я не вполне уверен. Видите ли, у меня ни разу не было возможности расстегнуть пиджак и посмотреть, что именно лежит там, во внутреннем кармане. Я не смел пойти на такой риск, чтобы не привлечь внимание любопытных, – меня специально предупредили не делать этого! Мне пришлось доверять лишь легкому прикосновению пальцев. Но даже если допустить, что некий искусный карманник – искуснейший в Европе, обладающий необычайной ловкостью рук, сумел похитить мой футляр, то зачем ему понадобилось дарить мне бриллианты стоимостью в десятки тысяч фунтов? Уж если ему непременно нужно было положить в мой карман что-либо такое, что соответствовало бы украденной вещи, разве не мог он подсунуть пустой футляр?
– И подсунул вам именно это ожерелье, а не какое-либо другое, – пробормотала Максина, теряясь в догадках, – и вот оно в моих руках… а Договор исчез!..
– Договор исчез, – повторил я расстроенно.
Хотя я только повторил ее собственные слова, Максина была убита, услыхав их. Думаю, из моих уст они прозвучали для нее как приговор.
Со стоном бросилась она на диван и закрыла лицо руками.
– Боже, какое наказание! – всхлипывала она. – Неужели я погубила человека, ради спасения которого была готова на все?.. Мой друг, я должна идти в. театр, и я пойду, я буду играть. Но если вы не сможете вернуть мне то, что потеряли, через день меня уже не будет в живых.
– Не говорите так, Максина! – умолял я, страдая за нее и чувствуя боль за свой постыдный промах. – Надежда еще не потеряна. Всегда можно найти какой-то выход, решение. Должен же быть способ разыскать утраченную вещь! И если я смогу это сделать ценой жизни, уверяю вас, не стану колебаться ни минуты. Я сделаю все, чтобы помочь вам. Однако мне хотелось бы прояснить кое-какие обстоятельства, чтобы облегчить поиск… если, конечно, у вас нет особой причины держать меня в неизвестности. Слово «Договор» я впервые услыхал от вас. Я не знал, что именно везу вам, разве лишь то, что это документ международного значения… и что вы помогали британскому министерству иностранных дел, а может быть, и военному ведомству в каком-то щекотливом вопросе. Ваш шеф сказал, что разрешает вам, если потребуется, быть со мной вполне откровенной, – это его слова.
– Ну что ж, расскажу вам все откровенно и подробно, – заявила Максина. – Да, так будет лучше. Пожалуй, это облегчит вам поиски.
– А у вас есть время для этого? – спросил я.
– Вполне. До начала спектакля еще много времени, и за этот срок многое может случиться. Итак, слушайте, дорогой Ивор! Документ, который вы несли мне, был Договор – новый секретный Договор между Японией, Россией и Францией, – не копия, а оригинал. Интеллидженс Сервис предупредила британское правительство, что между тремя странами существует тайная договоренность, не известная Англии. Снимать копию не было времени, и я, по поручению шефа, выкрала подлинник у Рауля дю Лорье, с которым я обручена. Возможно, вы слыхали его имя, он – первый секретарь французского министерства иностранных дел здесь, в Париже… О, Ивор, в ваших глазах я читаю, как плохо вы сейчас думаете обо мне… впрочем, едва ли хуже, чем я сама думаю о себе! Пусть это звучит странно, но сделала я это ради самого Рауля, которого люблю, как не любила еще никого. В этом мое оправдание – только в этом.
– Я не понимаю… – пробормотал я, стараясь не показать, какой ужас вызвало во мне признание Максины. Действительно, я еле сдержал возглас негодования, услыхав о ее коварной измене своему жениху – человеку, который всецело доверял ей.
– Как могла я предать его? Я объясню вам это, но мне придется начать издалека, и тогда вы, надеюсь, поймете и пожалеете меня, даже если будете презирать. И конечно, приложите
– Однако у вас французская фамилия?
– Де Рензи – это мой сценический псевдоним. Мало кто знает, что моя настоящая фамилия – Ясенецкая и что в моих жилах нет ни капли французской крови. Поэтому меня нельзя назвать изменницей Франции. Пожалуйста, Ивор, поверьте мне: деньги, которые я получала за информацию – работу рискованную, волнующую, но очень хорошо оплачиваемую, – я не тратила на себя. Я отдавала их на помощь своему отечеству – каждый шиллинг. Возможно, вам известно, что и в Лондоне, и в Париже есть польские эмигрантские кружки, которые на чужбине борются по мере сил за освобождение Польши от кайзеровской Германии и царской России, – эти два государства разорвали ее пополам. Что же касается Франции – она всегда была другом России, и я не чувствую себя виноватой перед ней… За последние шесть-семь лет я проделала большую работу, Ивор. Ведь я начала работать на Англию, когда мне было всего восемнадцать, а сейчас мне уже двадцать пять. Англии не раз приходилось благодарить меня за доставленную секретную информацию особой важности. Я могла бы рассказать вам об одной сложной операции, которую я провела в Германии, где на меня было совершено покушение немецкой контрразведкой. Только чудом я осталась жива… Но боюсь, это слишком затянет нашу беседу. Когда-нибудь в другой раз… ведь мы останемся друзьями, не правда ли, Ивор? Сознайтесь, вы шокированы, услыхав, какова до сих пор была внутренняя жизнь Максины де Рензи? Считаете, что я очень низко пала, да?
– Если я и был вначале шокирован, то теперь думаю несколько иначе, – сказал я мягко. – Но ведь я еще не знаю всех подробностей.
– Я вам расскажу все, от вас мне скрывать нечего. Итак, – продолжала Максина, – было время, когда я не тяготилась, а даже наоборот – гордилась своей опасной, но увлекательной работой. Это было до того, как я полюбила. С вами, Ивор, я немножко флиртовала в Лондоне, мы как бы играли в любовь, однако вы же знаете, что все это было несерьезно и быстро прошло. Тогда я еще не была знакома с Раулем дю Лорье и никого не любила по-настоящему, а вот его полюбила с первого взгляда. Это налетело на меня как ураган. И когда он признался, что, увидев меня впервые на сцене, тоже влюбился в меня без ума, я почувствовала, что мы с ним созданы друг для друга. И с того момента, как я дала ему согласие, я дала себе клятву навсегда покончить с секретной работой. Невеста Рауля, жена Рауля не должна служить орудием международной дипломатии. Кроме того, поскольку он – француз, его жена Максина дю Лорье обязана быть лояльной по отношению к Франции, что для Максины Ясенецкой было вовсе не обязательно. Надеюсь, вы это понимаете? Я хотела бы – о, как хотела бы! – быть для Рауля такой, какой он считает меня: простой, беззаветно преданной ему женщиной, у которой нет от него никаких мрачных тайн. Мне больно думать, что есть вещь, которую я должна постоянно скрывать от него. И я сделала лучшее, что могла, – решила окончательно порвать с прошлым. Я написала письмо британскому министру иностранных дел, который всегда дружески относился ко мне, и сообщила, что помолвлена и хочу начать новую жизнь – жить совершенно иначе, чем до сих пор. При этом он может быть уверен, что государственные секреты Великобритании я буду хранить как собственные. О, Ивор, всего месяц назад я не думала обо всем этом и была счастлива, а теперь чувствую себя на двадцать лет постаревшей…
– Месяц назад? Значит, вы помолвлены всего один месяц? – перебил я.
– Чуть больше. Нас познакомил один из его друзей, тоже дипломат. Думаю, что Рауль был уже давно влюблен в меня, он посещал все мои спектакли, но не решался сказать мне об этом… и не сказал бы, если б не потерял голову от любви. Очевидно, он считал себя не вправе признаться мне, так как происходит из обедневшей, хотя и старинной дворянской семьи. Но чего стоит мужчина, который не теряет голову из-за любимой женщины? И я обожаю его за это! Мы с ним решили пока никому не говорить о нашей предстоящей свадьбе, сообщить о ней лишь за неделю, потому что мне не хотелось, чтобы о ней много судачили в Париже. Для этого была причина – и не одна. И все же один человек, которого я больше всего не желала бы посвящать в это дело, узнал о ней. Это граф Алексей Орловский, атташе русского посольства. Однажды в театре он проник в мою актерскую комнату, когда там находился Рауль дю Лорье, и по нашим лицам догадался. Я прочла это на его лице… О, какая отвратительная личность! Он груб и нахален. Я трижды отказывала ему, прогоняла его, но он принадлежит к тем тщеславным мужчинам, которые не верят, что женщина может оттолкнуть их и сказать «нет». Он опасен. Я стала бояться его с тех пор, как обручилась с Раулем, хотя до того привыкла никого и ничего не бояться: ведь раньше мне приходилось думать только о себе!..