Любовь и свобода
Шрифт:
Свобода в этом была, вот что. Маленькая, но настоящая.
— Ну что, передумали войну объявлять? — тихо спросил Маркиз, ни на кого специально не глядя. — Или просто перенесли?
— Не знаю, — сказал Сапог. — Мои молчат, как на допросе.
— Я тоже не знаю, — признался Лимон. — Отца не видел, а больше спросить некого. Может, и обойдётся…
— Надо быть готовым к худшему, — сказал рассудительный Порох. — Чтобы если что — не шарахаться, как попало, а знать. Я что хочу. Если всё хорошо, то пусть хорошо и будет. А если вдруг… ну, понимаете — так не раздумывая. Ясно?
— Ты не волнуйся, — сказал Лимон. — Ты когда волнуешься, так говоришь, что тебя не понять.
— Вот и я о чём, — продолжал Порох. — Надо заранее знать и наметить, чтобы потом раз —, и всё. Давайте, если вдруг… война… уходим в крепость. Дорогу все ведь помнят? Там только пролезть надо, но это кусты, ерунда.
— Я не был в крепости, — сказал Маркиз.
— Ну вот, — расстроился Порох.
— Завтра сходим, — обрадовался Шило, — я тебе всё покажу! Там просто…
— Я думаю, хорошо бы ещё кое-кого взять, — сказал вдруг Лимон.
— Зачем? — спросили хором Шило и Сапог.
— Кого? — одновременно спросил Костыль.
Лимон некоторое время молчал.
— Сходу не назову. Давайте присматриваться. Но надо, чтобы нас было человек пятнадцать. Полувзвод. Меньше… меньше просто бессмысленно. Я долго думал…
— Зачем столько? — почти закричал Шило.
— Если воевать… ведь кого-то убьют, понимаете? Ранят. Вот нас шестеро. Тебя и меня убили, Пороха и Костыля ранили. И всё, нет группы. А надо, чтобы… В общем, я своё мнение сказал.
— Разумно, — поддержал его Костыль. — Шестеро-семеро — это для игры хорошо. А так — мало. Мне один парень понравился, из Второй гимназии, Кер-Керту его фамилия…
— Солекоп?
— Нет, родители — врачи.
— Надо поговорить.
— Поговорим. И девчонка, из самых-рассамых шахтинских, но как она ножи бросает! Видели, наверное, рыжая такая — Зее Фахт.
— Я не видел, — сказал Лимон. — Завтра покажешь. Что у нас с оружием?
— Я свою козобойку привёз, — сказал Порох. — Патронов, правда, всего полсотни, больше не успел закатать.
— И я привёз, — сказал Маркиз.
— О, — обрадовался Лимон. — А что?
— Вот, — и Маркиз достал из кармана крошечный пистолет, похожий даже не на зажигалку, как Маркиз когда-то говорил, а на точилку для карандашей.
— Здорово, — это высунулся вперёд Шило. — Дай подержать! А их у тебя много?
— Пока только один, — сказал Маркиз. — Дядька, который их делал… ну, в общем, у него неприятности. Поэтому до осени точно не будет.
— Жалко, — сказал Шило. — Ну да ладно. Придется вооружаться трофейными. Как всегда диверсанты и делают.
— Костыль, а твоя? — спросил Лимон.
Костыль молча кивнул.
— И рогатки? — уточнил Лимон.
Костыль снова кивнул.
— Хорошо, — подвёл итог Лимон. — То есть не то чтобы хорошо, но сойдёт на первое время.
— Я вот думаю, — сказал Порох и замолчал.
— Что? — не дотерпел Шило.
— В тире двенадцать стволов. И патронов куча.
— И всё под замками, — сказал Костыль.
— Вот я и думаю, — закончил Порох.
Элу Мичеду, класс 5-й «синий»
«Как я провёл лето» сочинение
Сочинение № 3 из 12
Потом мы приехали в лагерь. Лагерь находится считается в горах, но на самом деле это низкое предгорье. Даже сама Старая Крепость и то выше и иногда её закрывают облака совсем. Мы туда поднялись по тропе, это заняло час или немного больше. Я уже был в крепости в прошлом году и раньше, а оказывается, что были не все, например, Шиху Ремис из четвёртого «синего», он в прошлом году с нами не ездил, и ещё трое ребят и девочка из Второй гимназии, и другая девочка из коммерческого. Тропа крутая, но идёт как бы ступеньками, поэтому подниматься легко, а когда хочется, можно сесть и смотреть вниз. Вокруг растут странные кривые деревья. Много колючек. Поэтому часть горы кажется чёрной. Потом тропа раздвояется, и широкая идёт к смотровой площадке под стеной крепости, а узкая и незаметная идёт в канаву и дальше в трубу под стеной, и мы туда пролезли. Говорят, что в крепость ходить нельзя, но на самом деле можно, только за деньги и по специальным дням. Поэтому мы прошли через канаву. Внутри крепость маленькая и похожа как большой дом с внутренним двором и балконами. Только всё очень старое. Посередине двора есть колодец но без верёвки и ведра, а воду видно, и ещё там сильное эхо. А в подвалах, куда можно спуститься, лежит огромное количество старых чугунных и каменных ядер. Много тысяч. Целые горы. Даже не представляю как их сюда привезли. Наверное, на ослах. В подвалах очень холодно, там долго нельзя. Поэтому мы пошли на башню, которая называется Две девы. Она так называется потому что, очень давно, с неё спрыгнули две девушки от нисчастной любви. Там очень высокий обрыв, и они наверное очень долго летели. Наверное успели передумать. Но вернуться не смогли. Так часто бывает.
Обратно мы спустились налегке и быстро. Уже начинался вечер. Потому что назначена была игра в мяч между нашими и фермерскими, ужин назначили на поздно, после игры, а пока дали компот и сладкие пирожки. В нашей команде играл мой друг Кий Килиах, а остальных я не знаю. Фермерские ребята все были старше, и только один тоже пятиклассник, но он играл лучше всех. Фермерские занимаются в сельской школе, там учат совсем по-другому. А этот парень ездит в реальное училище в Бештоуне, на велосипеде, каждый день полтора часа туда и обратно. Поэтому у него ноги такие быстрые. Он нам забил два мяча, а мы им четыре, но потом пропустили ещё один, но всё равно выиграли. Они сказали, что это только начало, а когда они разыграются, то нас просто растопчут. Ну а мы сказали, что топталка у них маленькая и никогда не вырастит. А потом был общий ужин и костёр и песни, особенно когда был спуск флага. Фермерские пели марш Танкистов и марш Свободного труда. Свободный труд это такая большая фермерская организация, чтобы их никто не угнетал. Но их никто ни угнетает итак.
В лагере уже живут сто восемьдесят человек, а завтра должны приехать ещё пятьдесят. Много палаток стоят пока пустые, для всех желающих. Мы всем рады.
Конец сочинения № 3.
Глава пятая
Наверное, Лимон выпил слишком много компота, и среди ночи его подняло. Он не сразу понял, где находится (это была всегдашняя его беда — очень долго привыкать к какому-то новому месту и даже пугаться, если просыпался не дома, да ещё в полной темноте), но в конце концов сообразил, что к чему, выбрался из спального мешка, нашарил у кровати резиновые тапочки и тихо, стараясь ни на что не наткнуться, добрался до полога. За пологом было прохладно, сыро — и совершено ничего не видно. Лимон знал, что лагерь должен освещаться хотя бы десятком фонарей — однако же не было ни одного: просто темнота вокруг слабо и почти равномерно то ли серела, то ли голубела, — в общем, пропускала сквозь себя что-то среднее между этими цветами.
Лимон обогнул палатку и остановился. Теперь перед ним был абсолютно чёрный непроницаемый занавес. Пахло разрытой землёй.
Уходить хоть на несколько шагов от палатки как-то совсем уже не хотелось.
На шее у Лимона, как и у всех остальных ребят, висел «маячок» — небольшой импульсный фонарик, предназначенный не столько для освещения своего пути, сколько для подачи сигнала, если вдруг потеряешься. Лимон на всякий случай потрогал, на месте ли он — и, тщательно считая шаги и стараясь выдерживать прямую, чуть-чуть отошёл, оглянулся, прислушался, потом встал на колени, оттянул резинку трусов и помочился настолько бесшумно, насколько это вообще было возможно. Хотя девчачьи палатки стояли напротив мальчишеских, то есть вообще по другую сторону «линейки» — аллеи, на которую открывались пологи палаток, где по утрам полагалось выстраиваться на поверку и подъём флага, и где завтра предстояло разбивать клумбы и ставить скамеечки и качели, — Лимон на всякий случай стеснялся: мало ли что. Вообще его стеснительность временами становилась почти болезненной, он сам себя понимал плохо.