Любовь и утраты
Шрифт:
– И будем спускаться вниз.
– Нет. Мы дойдём до самого верха. Когда ещё я сюда попаду?
Понемногу Маша пришла в себя, и они продолжили подниматься по лестнице. А когда добрались до второго амфитеатра, прозвенел первый звонок. Маша, подойдя к барьеру, смотрела вниз, на портреты великих музыкантов, написанные на стенах слева и справа.
– Давай не будем спускаться. Будем слушать здесь.
– Можно и здесь. Места свободные есть. Только, боюсь, не увидев нас, Светик расстроится.
– А мы потом извинимся. И почему ты называешь его Светиком?
– Так Рихтера называют только самые близкие.
В первом, коротком, ряду слева оказались свободные места, там они и расположились.
Прозвучали последние сильные аккорды, и всё стихло. Ни звука. Целая минута напряжённой тишины. И вдруг зал взорвался. Никто не уходил. Все зрители встали и, оставаясь на своих местах, стоя, отчаянно хлопали в ладоши. Когда аплодисменты затухали в одном конце зала, они тут же вспыхивали в другом. Постепенно разноголосица слилась в один оглушающий ритмичный звук оваций. Рихтер раскланивался, чуть склоняя голову набок. Видно было, что он очень устал, но не позволял себе показать этого, уйти от тех, кто так искренне и шумно восторгается его искусством.
Когда накал зрительских страстей понемногу остыл и стал стихать шум аплодисментов, постепенно превращаясь в отдельные хлопки особенно восторженных любителей, Маша и Тимофей стали спускаться вниз.
– А мы вас потеряли, – сказал Александр Ефимович, – я уж, грешным делом, подумал, что Маше стало нехорошо, и вы отправились домой.
– Нет-нет, всё в порядке, просто у Маши появился каприз послушать вторую часть концерта в амфитеатре.
Тимофей предложил подождать Рихтера на выходе, и все согласились. Ждать пришлось долго. Когда Рихтер и Нина Дорлиак вышли, все четверо подошли к ним, и Тимофей вручил Дорлиак букет роз, который, пока ожидали, ему принёс из машины Иван Степанович. Ринувшиеся было к своему кумиру поклонники вынуждены были сдержать свои порывы и ожидать в сторонке возможности пообщаться с небожителем.
– Светик, не буду говорить лестных слов, ты и без того знаешь, как я люблю, когда ты играешь.
– Только когда играю? – шутливо возмутился Рихтер.
– Да знает, знает, – засмеялась Дорлиак, – спасибо, Тимоша, за цветы. Куда вы исчезли после антракта?
Пришлось повторить историю о маленьком Машином капризе.
– И как там наверху?
– Идеальный звук. Просто чудо, как устроен этот зал. Акустика замечательная. Амфитеатр – просто находка для бедных студентов.
– Спасибо за билеты и доставленное удовольствие. И позвольте представить, моих друзей: профессор Рабухин с супругой и Машенька.
– О, наслышан, наслышан. Меня, правда, бог миловал, но о вашем искусстве, профессор, легенды в Москве слагают.
– Ну, о вас-то, Святослав Теофилович, легенды по всему миру гуляют, – ответил комплиментом на комплимент Рабухин.
– А Машенька тоже чья-то супруга или этот вопрос ещё не рассматривался? – спросила Дорлиак, и глаза её смеялись.
– Это вопрос будущего, Нина Львовна.
– А не пора перевести его в плоскость настоящего? – продолжала полушутя-полусерьёзно Дорлиак. – Смотрите, засидитесь в холостяках, Тимоша, никому не будете нужны. Как говорят: некому будет стакан воды подать, – погрозила она шутливо.
Рихтер молчал, спрятав крупный волевой подбородок в ворот шубы. Тут главой семьи была, несомненно, Дорлиак, да и старше она была Святослава Теофиловича аж на семь лет: и жена, и мама.
– Однако пора. Может, поедем к нам? Угощения особого нет, но за превосходный чай ручаюсь. И профессор с супругой, конечно, тоже приглашены, – сказала Нина Львовна, повернувшись к жене Александра Ефимовича.
– Нет-нет, – отказался Рабухин, – лестно, конечно, но не сегодня.
– А мы с Машенькой должны непременно сегодня же вернуться в больницу, – отказался и Тимофей, помня данное профессору обещание.
А Маше так хотелось поехать в дом этих замечательных людей, этих небожителей, которые так легко и просто общаются с её Тимофеем, ведь шапочно знакомые люди не говорят друг другу «Тимоша» или «Петруша», так общаются только близкие люди.
– Когда же, Тимофей, мы увидим вас в нашем доме?
– А вот как прочтёте в «Правде» очередное сообщение ТАСС, так через два-три дня и нагряну, если, конечно, вы не отправитесь в очередное турне.
– В ближайшее время все концерты только в Москве и Ленинграде, так что милости просим. Да и в Ленинграде нам есть где вас принять, – и уже уходя к своей машине, обернувшись: – И друзей тоже приводите. Непременно.
Профессор с супругой собрались ехать троллейбусом, но Тимофей запротестовал, сказал: просто смешно ночью добираться городским транспортом, коль скоро в их распоряжении есть машина.
У дома Рабухиных тепло распрощались.
– Спасибо, Тимофей Егорович, вы нам устроили праздник души. А откуда вы так близко знаете Рихтеров?
– Это он Рихтер, а она Дорлиак. Так случилось, что пересеклись однажды на минутку, а оказалось, надолго.
– У вас это легко получается, вы умеете привлекать к себе людей. Вы, конечно, сейчас в больницу?
– Да. Именно так, как договаривались.
– Ну и молодцом.
В дороге Маша, до сих пор молчавшая, сказала:
– Ещё хочу.
– Чего ты хочешь, Машенька?
– В консерваторию.
– Я, Машенька, послезавтра уезжаю в командировку на две-три недели, а по возвращении договорюсь с Александром Ефимовичем, и мы побываем с тобой и в консерватории, и у Светика в гостях.
– Я хочу орган послушать.
– Будет тебе, Машенька, и орган.
Уже у ворот больницы она спросила:
– Мы не можем сегодня переночевать у тебя?
– Машенька, я слово дал.
Весь следующий день он был занят под завязку. А ещё через день Тимофей вылетел на Байконур.
Она с нетерпением и тревогой ждала его, а появился он вдруг 8-го марта. Загорелый, весёлый, необычно шумный; завалил Машу и её соседок по палате вкусностями, подарками и цветами. Правда, не сказал, что привезённые для неё мягкие игрушки большущего размера оставлять в больнице категорически запретили – собирают много пыли. В этот же вечер он увёз её к себе, и на следующий день они слушали органный концерт в исполнении Брауде. Дома Маша будто ожила, прошла хандра, настроение поднялось. Они ужинали при свечах, выпили немного вина, а потом она играла на пианино, и перед сном, как теперь повелось, он читал ей «Таинственный остров». Наутро выяснилось, что вечером он опять улетает в командировку, вернётся в последних числах марта. За это время ей сделают «наддув» лёгких, и он заберёт её домой: профессор Рабухин сказал, что первый цикл лечения на этом завершён. Известие о скором завершении больничных дел её обрадовало, но сильно расстроил отъезд Тимофея на долгий срок.