Любовь и утраты
Шрифт:
– Мне показалось, вы меня не слушаете. Я ошибаюсь?
– Простите, Александр Ефимович, отвлёкся на секунду. Но я слушаю. Слушаю внимательно.
– Тогда продолжим. Уже не долго. Кроме обильного отделения мокроты, следом может возникнуть кровохарканье, что обычно больше всего остального угнетает больных. В этот период происходит образование творожистой массы, разрушающей стенку лёгкого. При отхаркивании элементы разрушенных бронхов удаляются, образуя каверны, а порой приводит и к самопроизвольному пневмотораксу. Впрочем, это, батенька, сложно. До этого пока не дошло и, будем надеяться, не дойдёт, а потому голову
– Так что же дальше? Чего можно ожидать?
– Если бы вы появились у меня хотя бы годом раньше, я мог бы вас обнадёжить практически полным излечением. К сожалению, этого не случилось. Как я понял, последний год, а особенно последние два-три месяца, Маша жила очень нервной, очень напряжённой жизнью. Я не знаю, с чем это связано, но это очень ускорило прогрессирование процесса.
– Профессор, для меня это имеет большое значение, скажите, надежда, хоть какая-то, есть на полное выздоровление?
– Я повторю свой вопрос: от моего слова зависит, быть или не быть?
– Конечно, нет. Просто если всё так плохо, то я должен снять то напряжение, которое её съедает.
– Это как же, позвольте узнать?
– Я немедленно женюсь на Маше, и это, я думаю, снимет напряжение, успокоит её.
Александр Ефимович строго глянул в глаза Тимофея.
– Вы это сделаете, даже если я скажу вам, что случай совершенно безнадёжный?
– Тем с большей уверенностью, – подтвердил Тимофей.
– Ваши друзья говорили мне, что вы человек надёжный. И давайте говорить по-деловому.
– Я слушаю вас профессор.
– Машу следует немедленно госпитализировать, и именно в эту больницу.
– Я договорюсь с МПС.
– Не спешите, батенька, это лишнее, её госпитализируют по моему распоряжению. А в эту больницу лишь потому, что здесь я бываю по нескольку раз в неделю, здесь консультирую и провожу необходимые манипуляции.
– Буду вам признателен.
– Тогда договоримся: три дня вам на решение всех домашних дел и на сборы. Через три дня вы должны доставить Машу сюда, место для неё будет подготовлено.
– Я всё сделаю так, как вы считаете нужным. Если есть нужда в каких-либо лекарствах, даже зарубежных – только скажите.
– У нас есть всё необходимое.
– Я действительно могу достать редкие лекарства за рубежом.
– Это, батенька, излишне. Так как моё имя в мировой практике пульмонологов и фтизиатров что-то ещё значит, всё, что потребуется, я обеспечу.
– Сколько я должен за консультацию, профессор?
Александр Ефимович даже не оскорбился, привык, что благодарные пациенты и их близкие всегда разговор заканчивают таким вопросом, но, строго взглянув на Тимофея поверх очков, сказал:
– Это лишнее. Об этом даже не думайте. Но учтите, это не значит, что Маша ляжет в больницу, и мы что-то исправим кардинально. Мы будем поддерживать её организм, укреплять иммунитет и лечить, но лечить курсами. Так что курсы госпитализации будут повторяться и, предупреждаю, весьма возможно, не один год, к этому нужно теперь приспосабливать всю её и, как я понимаю, вашу жизнь.
– Вы правы профессор. Благодарю вас.
– Но учтите: успех лечения зависит не только от моих усилий, но и от вас, от того, насколько вы сумеете внушить Маше уверенность в благополучном исходе.
– Я это понимаю. Хорошо понимаю.
И вдруг профессор удивил его.
– Тимофей Егорович, вы только подготовкой к пускам занимаетесь или тоже мечтаете полететь?
Тимофей взглянул на него удивлённо, но спрашивать, откуда эта информация, посчитал лишним.
– А почему вы об этом спросили?
– А потому, Тимофей Егорович, что, находясь постоянно рядом с Машей, вы рискуете, и тут нужно делать выбор.
– Нет, Александр Ефимович, при всём желании полёт мне не грозит, меня туда попросту не пустят. Говорят, нужен для науки.
– И правильно. Хватит им профессиональных лётчиков. Ценные кадры нужно беречь.
– А вы считаете меня ценным кадром?
– Во всяком случае, так о вас говорят в Центре. Я ведь там тоже кое-кого из корифеев пользую и некоторым образом участвую в разработке медицинской программы исследований.
Этого Тимофей прежде не знал. Всё стало понятно.
– Благодарю вас, Александр Ефимович. До свидания.
– Учтите: до скорого свидания. Никаких причин задержки я не признаю. Через три дня Маша должна быть здесь.
– Будет сделано, – отрапортовал Тимофей.
Всю дорогу до дома они ехали молча, и только у лифта Маша, взглянув в его как бы закаменевшее лицо, спросила:
– Что? Всё так плохо?
Это был слово в слово вопрос, час назад заданный Тимофеем Рабухину.
– Тебя будут лечить и вылечат, – уверенно сказал Тимофей.
Маша ни в какую не хотела ложиться в больницу, она отказывалась собирать вещи, которые в больнице могли ей понадобиться. Но ещё труднее был разговор с Галиной Матвеевной. Та никак не хотела верить, что Маша серьёзно больна, и болезнь эта так сильно запущена; её так и подмывало в том, что случилось, обвинить Тимофея. И только после того, как он подробно пересказал весь разговор с профессором, она, наконец, поняла, что за стремлением как-то обеспечить себе и дочери сносную жизнь упустила из виду её здоровье. К сожалению, Маша была из той породы, которая, даже чувствуя, что с ней что-то неладно, жаловаться и скулить не станет. Все горькие слова, которые Галина Матвеевна хотела бы сказать Тимофею, она задушила в себе, понимая: сама она никогда не сможет добиться того, что без особого труда доступно Тимофею с его таинственным для неё положением и связями. Надо было смириться и терпеть. У неё даже промелькнула мысль: не сходить ли в церковь и помолиться. Но хоть и была она при рождении крещена и хранила в шкатулке вместе с недорогими колечками и бусами крестильный крестик, в бога не верила и мысль эту оставила. И поскольку Маша так и не стала готовиться к больнице, сама принялась за сборы.
Утром во вторник, 9-го февраля, секретарь профессора Рабухина по телефону напомнила Тимофею, что завтра к 9.00 Машу необходимо привезти в больницу. У Маши сразу испортилось настроение и поднялась температура, она захандрила. Пришлось уложить её в постель и напоить чаем с мёдом и мятой; он заметил, что это её успокаивает. Допив чай, Маша повернулась лицом к стене. Теперь она часто и подолгу так лежала, пытаясь спрятаться от подступивших неприятностей, подобно тому, как ребёнок, закрыв ладошками глаза, думает, что его не видно. Тимофей хотел, он должен был ей помочь, но не представлял, как это сделать.