Любовь и утраты

Кулешов Сергей

Обстоятельства складывались так, что, опередив на шаг, а то и на два, американцев в создании пилотируемых космических аппаратов, страна стала отставать по искусственным спутникам. А это и разведка, и связь, и в недалёком будущем космическое оружие. Что-то не пошло. На каждый наш запуск американцы отвечали целой серией. Строчили, как из пулемёта. Вот и опять; стоило нам 10-го декабря запустить «Космос-51», как американцы тут же в ответ выстрелили десятью; один из них будет висеть в космосе целых тридцать лет, а ещё два – аж сто. Мы же «Космос-52» сможем запустить лишь в конце первой декады. Это угнетало, но выпускать не готовую продукцию было смерти подобно.

Тимофей понимал, что в этой запарке он всё время должен быть где-то рядом с Сергеем

Павловичем. Эту готовность Тимофея разделить ответственность Главный конструктор ценил. Хотя, кто с Чумакова спросит? Его ТАМ – палец в вверх; с некоторых пор всем понятный жест – даже не знают толком. Отвечать ему, Королёву. Ему всё время, даже несмотря на успехи последних лет, приходилось отбиваться от нападок конкурентов – и не столько от них, сколько от тех, кто поддерживал их позицию на самом верху. На Сергее Павловиче, как ни крути, до сих пор лежала печать ГУЛАГа. Не так много было людей, с которыми можно разделить и радости успеха, и огорчения провала. Тимофей же был безоговорочно предан ему и верил в его звезду. Только один раз они не поняли друг друга. Это случилось во время создания первого отряда космонавтов. Тимофей Чумаков тоже подал заявление на зачисление в отряд. Туда набирали только лётчиков, но у него был шанс: за плечами аэроклуб и удостоверение пилота. Но тогда Королёв сказал «нет» и объяснил это коротко и просто: «Если кто-то из отряда не подойдёт, мы в авиационных полках всегда найдём замену, а тебе замены нет, на твоих плечах успех большого дела. Не полетишь никогда. Точка!» Недолго держал Тимофей обиду на шефа, очень скоро понял: Сергей Павлович прав. Да и работы было выше крыши – не до обид.

Когда, наконец, Тимофей появился в Хлебном переулке с цветами, коробкой конфет и бутылкой шампанского, его там уже не ждали. После некоторой суеты с устройством стола каждый занял своё место, пробка «выстрелила» в потолок – он сделал это так ловко, что не пролилось ни капли пенистой влаги, – и Тимофей разлил вино по бокалам. Галина Матвеевна обратила внимание, какие у него сильные руки. Обычно, если шампанское хорошо остыло, пробка не так-то легко давалась, её приходилось раскачивать и с натугой извлекать из горлышка; а их гость проделал это так, словно и не прилагал к тому усилий.

– За что пьём? – спросила Галина Матвеевна.

– Да, за что? – подхватила Маша.

– Последнее время мне пришлось выполнять трудную и важную работу…

– И как, сделали? – не утерпела Маша.

– Да сделал, но если ты будешь перебивать, мы никогда не доберёмся до шампанского. Так вот. Важная и трудная работа завершилась успехом. Это не только мой успех, это успех большого коллектива учёных, конструкторов, инженеров, наконец, рабочих. Тут нет главных и второстепенных, тут талант и трудолюбие многих слились в одно общее дело. Вот это я и хотел бы сегодня отметить с вами.

Дамы были несколько удивлены такой торжественностью, но Тимофей поднял бокал, и они последовали его примеру. Соприкоснувшись, бокалы прозвенели торжественным салютом.

– Тимофей Егорыч, а расскажите нам, что же это за работа, о которой вы так выспренно говорите? – полюбопытствовала Маша, ставя пустой бокал на стол.

– Жаль, но как раз этого я вам сказать не могу.

– Это что же, государственная тайна?

– Именно так.

– Представляешь, мама, с кем мы сидим за столом? – повернулась она к Галине Матвеевне, делая испуганное лицо. – И правильно, Тимофей Егорыч, ничего не говорите, кругом рыскают шпионы.

И, окинув взглядом комнату, она приподняла скатерть и заглянула под стол.

– Нет, к счастью, не обнаружила ни одного.

– Не ёрничай, Машка, – одёрнула её Галина Матвеевна, – веди себя скромнее.

Они пили ещё, пока не опорожнили бутылку, потом был чай, опять каким-то необычным способом заваренный, правда, на этот раз оказалось, что Галина Матвеевна, специально побывав в знаменитом магазине на улице Кирова, купила хороший кофе: «Так, на всякий

случай», – сказала она, и это было ему приятно: значит, его здесь ждали. Желая сделать приятное хозяйке, так гордившейся умением заваривать чай, от кофе он отказался. Сегодня он вместе со всеми пил чай. И заметил: это порадовало хозяйку; а он-то опасался огорчить её отказом от кофе. Чай и впрямь был необычайно хорош, вкусный и ароматный. И когда на вопрос Галины Матвеевны, нравится ли ему чай, он ответил утвердительно и даже сказал, что он только теперь понял, что этот напиток может быть так хорош, Галина Матвеевна стала подробно и длинно рассказывать о различных способах заваривания, так что Маша, невольно выпавшая из общего разговора, заскучала. Тимофей слушал и не слышал. Он пришёл в этот дом совсем не ради чая, а вежливость требовала, чтобы он, изображая неподдельный интерес, выслушивал повесть о напитке, к которому не испытывал пиетета. Когда Тимофей стал собираться, Маша оживилась, решив непременно его проводить. Был поздний вечер, Галина Матвеевна возражала, но было очевидно, что с дочерью она не справлялась, что в этом доме настоящая хозяйка Маша, и делает она только то, что сама считает нужным. Галине Матвеевне было тяжело, да и не хотелось спорить с дочерью в присутствии гостя, она только и могла сказать:

– Тогда хотя бы оденься теплее. И где это видано, чтобы дама провожала кавалера?

Они вышли на улицу и направились в сторону бульвара. Было совсем не холодно, но она всё время прятала лицо в воротник, стараясь плотнее запахнуть его. Разговора не было, говорил только он. Рассказывал о своём детстве, о студенческих годах, о встречах с интересными людьми. Она внимательно слушала, изредка заглядывая ему в лицо. Вдруг он остановился, сказал:

– Вот мой дом.

– Так близко? – почему-то удивилась она. – А мы можем зайти к тебе? – и он отметил про себя так легко давшийся ей переход на «ты». – Я немножко озябла, – произнесла Маша извиняющимся тоном.

И так хорошо прозвучало это редко употребляемое нынче слово «озябла», что стало сладко до слёз.

– Нет, Маша, сегодня я тебя к себе не приглашаю. Как-нибудь в другой раз мы придём сюда с тобой днём, и я покажу тебе свою берлогу.

– У тебя кто-то есть?

Он понял, о чём она, ответил:

– Нет, в том смысле, как ты спрашиваешь, у меня никого нет, но зато в подъезде у нас есть очень строгие консьержки, и мне не хотелось бы, чтобы они плохо подумали о тебе.

– Пусть себе думают. Ты их боишься?

– Да, боюсь. Боюсь, что тебя примут не за ту, что ты есть на самом деле.

– А ты уже знаешь, что я есть на самом деле?

– Да, знаю, – сказал он уверенно.

– Смотрите, засекреченный человек, как бы вам не ошибиться. Ты проводишь меня?

– Конечно.

Обратно они шли молча. Каждый думал о своём.

Мария размышляла о том, что вот встретился на её жизненном пути красивый, сильный и, кажется, добрый человек, которому – она по-женски чувствовала это – она нравится, и даже, может быть, это и есть тот самый единственный, о котором она грезила ночами, но это ещё ничего не значит. Да, он много старше её, но разве это препятствие? И сама же ответила себе: конечно, нет, если любишь. А кто сказал, что он её любит? Да и она ещё толком в себе не разобралась, хотя, когда он так долго не шёл, ждала и немного тосковала. Конечно, Тимофей очень нравится, прежде не встречала таких, но это ещё совсем ничего не значит.

А Тимофей думал о ней. Такая милая девочка, сосем чистая, ещё не соприкоснувшаяся со всеми неприятностями, а порой и грязью, жизни, ещё вся распахнутая навстречу жизни счастливой, без обид и горя, и вправе ли он, уже многое познавший, возмущать её покой, возбуждать в ней надежды, которые могут потом не оправдаться, и это тяжёлом рубцом пройдёт по её сердцу, а может, и поломает всю её жизнь. Может ли, имеет ли он право это юное, наивное существо увлечь, позвать за собой? Сумеет ли он сделать её счастливой? Сумеет ли дать ей то, чего она может ожидать от него?