Любовь и утраты
Шрифт:
– Что ж ты мне в Москве не сказал об этом?
– Вы же всё равно не успокоились бы и полетели.
– А может, и нет.
– Полетели бы, – рассмеялся Тимофей, – да ещё подумали бы, что в новогодние каникулы я не хочу покидать Москву.
– А что, имеешь право.
– Сергей Павлович, вы же знаете, что для меня вы гайдаровский Тимур: дали сигнал общий сбор – и я тут как тут.
– Да успокойся ты, Тимоша, в тебе я не сомневаюсь. Что-то другое гнетёт меня. Чувствую: в чём-то недоработал, и никак не могу сообразить, в чём.
– Сергей Павлович, всё будет хорошо, всё рассчитано, проверено
– Ну-ну, давай успокаивай меня, Лука новоявленный.
Вот из-за этого смутного беспокойства Главного поездка и растянулась на неделю. Королёв ходил с объекта на объект, заходил к ракетчикам, просто гулял в одиночестве недалеко от пусковой площадки, думал, думал, думал. Так и не найдя того, что его тревожило все последние дни, 9 января сказал за завтраком:
– Здесь у нас с тобой сейчас неотложных дел нет, сегодня летим в Москву.
Это «у нас с тобой» грело душу. «Ну, слава богу, – обрадовался Тимофей, – Машу увижу».
А Маша скучала. Маша томилась. Вот и думай, что хочешь. Она никак не могла взять в толк: почему, когда вся страна празднует и отдыхает, ему надо было непременно улететь в командировку? И не сказал: куда? На сколько? Галина Матвеевна дочь не узнавала. В школе за ней мальчики хвостом ходили, а она оставалась равнодушна, за всё время так никого и не выделила, а тут мечется, места себе не находит. Ну да, Тимофей интересный мужчина, вежливый, воспитанный, умеет красиво ухаживать, но ведь он в сравнении с ней старик. Неужели не нашлось сверстников, которые могли бы её заинтересовать? Были же толковые мальчишки среди одноклассников. И ведь ничего ей напрямую не скажешь, всё принимает в штыки, только на скандал нарвёшься. И в кого такая своевольная уродилась? Не иначе в папашу своего, вольного художника. Когда Галина Матвеевна, услышав звонок, открыла дверь, и вошёл Тимофей, Машу сразу будто подменили, расцвела. Она ни на шаг не отходила от него. Даже когда Галина Матвеевна попросила помочь собрать на стол, она, умоляюще взглянув, сказала:
– Мам, чур, не сегодня.
Галина Матвеевна настаивать не стала.
Вечером они отправились гулять. Было тепло и тихо. Город словно опустел. Дошли до Патриарших прудов. И сразу всё переменилось: свет, музыка, полно народу. По льду на коньках гоняли мальчишки и девчонки, взрослых было мало. Маше вдруг так захотелось туда, вниз, на лёд, что даже слёзы выступили на глазах.
– Что ж ты не предупредил, я бы взяла коньки. Так хочется туда, к ним, – она кивнула на тех, кто резал коньками лёд.
– Коньки можно взять напрокат.
– Разве здесь есть прокат?
– Конечно, есть.
– Ты не первый раз здесь?
– Так это ж практически рядом с моим домом. Раньше бывал часто.
Они прошли в небольшую тесную раздевалку, взяли коньки, переобулись и сошли по ступенькам на лёд. Но только навострились сделать круг, как какая-то пара въехала в них сзади, и обе пары дружно грохнулись на лёд. Только когда разобрались, где чьи ноги-руки, и Тимофей, встав, поднял и Машу, он, наконец, разглядел, кто так ловко их завалил. И аж закричал:
– Екатерина Васильевна, вы всё по-прежнему шалите!
– Ах, это ты, Тимоша?
Тимофей наклонился и, словно пушинку подняв по-детски хохочущую Екатерину Васильевну, поставил её на лёд. Затем поднял малыша, продолжавшего барахтаться, словно жук, перевёрнутый на спину.
– Вот видишь, обучаю. Так и тебя когда-то учила.
– Было дело, – подтвердил Тимофей.
– А что не показываешься, зазнался?
– Служба, Екатерина Васильевна, времени в обрез.
– Серьёзным делом занят?
– Читайте газеты, почаще смотрите в небо, поймёте.
– Ну, заходи как-нибудь, побалуй старуху. Я тебя чаем угощу. Хорошим! – похвасталась Екатерина Васильевна.
– Как-нибудь выберу время, приду непременно. Меня последнее время все почему-то чаем угощают.
– Это кто же – все?
– Вот, Маша, спутница моя.
– Уж не жена ли?
– Пока нет.
От этого «пока» у Маши замерло сердце. Он сказал «пока». А пока – вовсе не то, что «нет».
– Хорошая девушка?
– Очень!
– Точно хорошая?
– Очень хорошая! Самая лучшая! – крикнул Тимофей так громко, что перекричал музыку, и на этот крик многие обернулись.
– Ну и славно. А мы покатили дальше, продолжать урок. Правда, Мишутка? – обратилась она к своему подопечному.
Чуть отъехав, обернулась, спросила:
– Не забыл, где я живу?
– Как же я могу забыть. Помню.
– Тогда жду. Раньше ты никогда меня не обманывал.
– Кто это? – спросила Маша, когда Екатерина Васильевна с учеником укатили. – Голос больно знакомый.
– Ты что же, не узнала?
– Нет, – честно призналась Маша.
– Это же Рина Зелёная!
– Та самая? Которая по радио?
– Та самая.
– Ты с ней знаком?
– Ты же видела. Сто лет.
– Вот это да! – восхитилась Маша. – А кого ты ещё знаешь?
– Я, Машенька, многих знаю. Постепенно и ты узнаешь моих друзей. Только не делай такого удивлённого лица. Всё это люди как люди, и ты никогда не думай о них как о небожителях и, тем более, не держи себя так, будто ты в чём-то ниже или хуже самых знаменитых знаменитостей.
Ещё некоторое время, держась за руки, они не спеша скользили по льду, пока Маша не призналась, что устала и замёрзла. И вновь он обратил внимание на то и дело возникавший у неё кашель. Этот почти не проходивший кашель всё больше начинал тревожить его.
Было совсем не холодно, но Маша всё время повторяла, что замёрзла, и прятала лицо в лисий воротник. Тимофей обнял её за плечи и крепко прижал к себе. Так идти было неудобно, но он хотел хоть чуть-чуть согреть её. Сквозь пальто он чувствовал, как бьёт её озноб. Через Ермолаевский или Большой Патриарший переулок можно было выйти к Спиридоновке и, минуя храм Вознесения, пересечь Большую Никитскую, а там, через Ножовый и Малый Ржевский, до Хлебного рукой подать, но он чувствовал, что силы оставляют её. До его дома путь был вдвое короче. По Малой Бронной они вышли на пересечение с Большой Бронной улицей и вошли во двор с тыльной стороны. В квартиру он внёс её на руках. Сняв с неё пальто и сапожки, он отнёс Машу в спальню и уложил на кровать, укутал пледом.