Любовь к трем ананасам
Шрифт:
– Это я, Минский, – проскрипел он.
– Ты откуда взялся? – настороженно проронил Цибуля.
– Это сейчас не важно, – Слон закашлялся, – у меня очень мало времени, так что запоминай и не переспрашивай. Я не успел ничего сделать, меня перехватили… Я хотел эту вещь отдать Слону в собственные руки, да только в больнице его нету.
– Да ты что несешь-то? – заволновался Цибуля. – Ничего не понимаю! Да ты вообще кто?
– Минский я, не ори, – Слон сделал над собой усилие, чтобы самому не заорать, – и не перебивай, я же тебе сказал. Я спрятал вещь в морге, стол крайний справа. Вроде там покойника пока не было. – Он хохотнул, зная, что Цибуля до ужаса боится мертвецов. – Приклеил скотчем снизу, понятно? И я больше по этому делу не работаю, разбирайтесь там сами, мне моя жизнь дорога!
Слон убрал телефон в укромное место, снова устроился на кровати и стал ждать вечера.
Над головой профессора Кряквина снова лязгнула крышка багажника, и его выволокли наружу.
На этот раз его поставили на ноги и подтолкнули в спину.
– Шагай, Слон! – раздался за его спиной прежний грубый голос. – Двигай ногами!
– Вы ошиблись! – попытался проговорить профессор. – Вы приняли меня за другого! Я вовсе не Слон!
Однако рот его был заклеен лентой, и ничего связного произнести не удалось. В ответ на возмущенное мычание Валентина Петровича очень больно ткнули в спину, и ему пришлось подчиниться насилию. Тем более что на улице было холодно, и двигаться было теплее, чем стоять. Профессор медленно, неуверенно зашагал вперед. Через несколько шагов его придержали за локоть, и очень своевременно: дальше оказались ступени, и он мог свалиться.
Поднявшись по нескольким ступенькам, профессор снова остановился. Перед ним негромко скрипнула дверь, и Валентина Петровича втолкнули в какое-то помещение.
Здесь по крайней мере было значительно теплее.
Профессора снова подтолкнули в спину.
Он прошел еще несколько шагов, и тут чьи-то сильные руки сорвали с его головы мешок.
Валентин Петрович заморгал глазами от яркого света.
Он находился в огромном холле с мраморным полом. Под потолком висела потрясающая люстра, по виду напоминающая гигантскую гроздь бананов, а размерами – аэробус «Боинг-757».
По бокам профессора стояли двое людей в черных комбинезонах, чуть в стороне – миловидная голубоглазая блондинка в коротком кокетливом халатике.
Прямо перед профессором находился пожилой мужчина в безупречном смокинге. Длинное породистое лицо и уверенная горделивая осанка делали его похожим на дворецкого из старой английской комедии. Правда, выражение лица «дворецкого» скорее напоминало не комедию, а триллер.
– Вот, Степаныч, доставили вам Слона… в лучшем виде… Холодильник будет доволен… – заискивающим тоном проговорил один из людей в черном.
– Пс-с… – раздраженно прошипел «дворецкий», покосившись на «медсестру». – Ангелина, что это они у тебя такие болтливые? Сколько раз говорили, чтобы никаких имен!
– Свободны, мальчики! – Блондинка щелкнула пальцами и показала на дверь. – С вами рассчитаются!
Люди в черном, понурившись, покинули помещение.
«Дворецкий» повернулся к Валентину Петровичу, достал из брючного кармана маленький плоский пистолет и, направив его на профессора, вежливо проговорил:
– Попрошу вас проследовать в зимний сад!
При этом он указал свободной рукой на стеклянную стену, за которой буйствовали африканские джунгли.
Назвать это зимним садом – значило бы ничего не сказать: это был самый настоящий тропический лес.
Профессор почувствовал зов своей любимой Африки и направился в указанном направлении. Правда, стена казалась сплошной, без дверей и входов. Однако как только Валентин Петрович приблизился к прозрачной преграде, она послушно разъехалась, открыв перед гостем достаточно широкий проход.
Валентин Петрович вошел внутрь и почувствовал себя как дома.
Его окружили волнующие запахи тропиков, шелест пальмовых листьев, оглушительные крики попугаев.
Наконец-то ему стало тепло. Можно даже сказать – жарко.
– Вперед! – проговорил за его спиной «дворецкий» и для большей убедительности щелкнул предохранителем пистолета.
Профессор двинулся по дорожке, выложенной красноватой керамической плиткой. По сторонам дорожки благоухали фантастически яркие цветы, огромные бабочки и крошечные колибри перелетали с цветка на цветок.
Дорожка сделала плавный поворот, и впереди показался бассейн.
Точнее, это был не бассейн, а настоящее лесное озеро, причем достаточно большого размера. Джунгли подступали почти к самому краю этого озера, только на самом берегу оставался маленький песчаный пляж. И на этом пляже, в плетеном шезлонге, сидел старик с изрезанным морщинами болезненно-желтым лицом.
Хотя в тропическом саду было жарко, старик кутался в клетчатый шерстяной плед.
Профессора вытолкнули на песчаный берег.
Старик поднял на него глаза, криво усмехнулся и проговорил скрипучим, как бы механическим голосом:
– Ну, вот мы и встретились! Так вот ты какой, Слон! Честно говоря, я тебя представлял немного иначе!
Профессор попытался что-то возразить, но клейкая лента не давала ему вымолвить ни слова.
Старик выпростал из пледа худую морщинистую руку и щелкнул пальцами:
– Степаныч, отклей-ка ему пасть… послушаем, что он нам скажет!
«Дворецкий» приблизился к профессору, дернул за край ленты. Губы Валентина Петровича обожгло болью, но зато он обрел дар слова.
– Вы меня с кем-то перепутали! – быстро проговорил он. – Я вовсе не слон…
– Ну да, ну да, – закивал старик в кресле. – Ты – не слон, ты – козел. Сейчас ты мне будешь лапшу на уши вешать, пургу гнать! Степаныч!
Степаныч, поняв хозяина с полуслова, снова заклеил профессору рот и застыл рядом, ожидая новых приказаний.
– Так вот слушай, Слон! – проскрипел старик, сверля профессора холодными как лед глазами. – Мне с тобой отношения выяснять некогда, да и неинтересно. Мне одно нужно – узнать, где находится то, что мы ищем. Сейчас Степаныч отклеит твой рот, и ты мне это быстренько скажешь. И тогда ты умрешь быстро, легко и безболезненно. А иначе… ты меня понимаешь!