Любовь… любовь?
Шрифт:
— Ну, как твоя трудовая жизнь, старина? — говорит он. — Давненько я тебя не видел.
По чести, следовало бы ответить: «Довольно погано», но я отвечаю банально:
— Да ничего, помаленьку.
— Все по-прежнему — с карандашом и линейкой?
— Нет, я теперь работаю в магазине. А ты как?
Перси допивает свою кружку и делает знак блондинке. Достает из кармана пригоршню серебра.
— Повторим?
— Не откажусь.
— Я теперь при деле, старина, — говорит он, заказав пива. — Пришлось в конце концов сдаться. Мои пытаются сделать из меня коммивояжера, и похоже, это им удастся. Мне, знаешь, нравится таскаться по стране и уговаривать народ делать заказы. Это как раз по мне. В каждом городе новая пивная. Деньги текут как вода. — Он пощипывает светлый пушок над верхней губой. — Вот почему я отращиваю эту пакость. Клиенты не любят иметь дело с юнцами.
Блондинка ставит перед нами кружки с пивом, и Перси расплачивается.
— Ну, за твое здоровье.
— За тебя, Перси.
Перси достает портсигар, и мы закуриваем.
— Что думаешь делать сегодня вечером? — спрашивает он. — Просто так заглянул сюда на часок?
— Да, просто так.
— Ты что такой хмурый, Вик? Какие-нибудь неприятности?
Я признаюсь, что чувствую себя довольно погано.
— Ну, знаешь, как это бывает, иной раз.
— Хм, — произносит он так, словно никогда в жизни не чувствовал себя погано, но не возражает из вежливости. — Волочишься за кем-нибудь понемножку?
Дальше увиливать нет смысла.
— Мне теперь уже поздно волочиться, Перси, дружище.
— Что значит «поздно»?
— Поздно, я женат.
Перси глядит на меня разинув рот.
— Быть того не может! Ах ты хитрец! И давно?
— Да примерно с полгода назад.
— И ты уже сидишь в пивной повесив нос? — Он покачивает головой. — Это поразительно, что женитьба может сделать с хорошим человеком.
— Ладно, Перси, кончай!
— Даже чувство юмора убивает.
— У меня есть чувство юмора, черт подери, когда есть настроение шутить, — говорю. — А сегодня у меня его нет.
— Все осточертело, так, что ли?
— Да, сыт по горло.
— Ну и ну… — Перси отхлебывает пиво и пытается сдуть пену со своих воображаемых усиков. — Я полагаю, что священный долг дружбы, повелевает мне спасти моего старого школьного товарища от такой хандры. Я сам немного не в своей тарелке сегодня. Назначил было свидание, и в последнюю минуту сорвалось. Может, закатимся куда-нибудь, а?
По-моему, это неплохая идея. Я только что сидел и думал: где-то сейчас все мои дружки, и вот судьба посылает мне Перси, а уж если кто и может заставить меня немножко забыться, так это он. Вынимаю бумажник, проверяю, сколько там. Вижу: остался еще целый фунт.
— Идет, Перси, двигай, я за тобой.
— Пошли, — говорит Перси. Он опрокидывает остатки пива и ждет, пока я прикончу свое. — Сюда идем, — говорит он, хлопая меня по плечу. — Экипаж подан.
Перед входом в пивную на булыжной мостовой стоит двухместная спортивная машина — какой марки, я не могу разобрать в темноте.
— Славная машина, — говорю я, опускаясь на низкое, похожее на люльку сиденье.
— Нравится? — не без гордости спрашивает Перси. — «Триумф ТРЗ». Я выклянчил, ее у моего старика, когда отправился в первую поездку. Он хотел купить «хумбер» или «остин». Считал, что это будет солиднее, но мне удалось его переупрямить.
Ну, конечно, так же, как это тебе удавалось всегда, всю жизнь, сукин ты сын, думаю. Но машина и в самом деле недурна…
Он нажимает на стартер и мотор рычит, словно в него забрался тигр. Меня пробирает дрожь восторга от этой мощи. Мне даже немножко завидно, что за баранкой не я, а Перси.
— Был когда-нибудь в «Отдыхе монаха»? — спрашивает он, и я говорю, что не был. — Это новый кабак на Бредфордском шоссе… Сила! С него и начнем. — Он жмет на газ, мотор ревет — того и гляди, лопнут стекла. — Смотри, чтобы шляпа не слетела.
Теперь, когда я это вспоминаю, мне кажется, что за три часа мы перепробовали пиво почти во всех кабаках Уэст Райдинга — две кружки там, еще две здесь, — и всякий раз рука Перси ложилась мне на плечо и я слышал: «Кончай, двигаем дальше», пока я не потерял счет стойкам, к которым мы приваливались, людям, с которыми мы трепали языком, пивным кружкам, которые мы опоражнивали, и ватер-клозетам, в которых мы от этого пива освобождались. В одном баре в Лидсе Перси совсем было столковался с двумя довольно потасканными девицами, хлеставшими джин, — им, пришлись по вкусу его похабные анекдоты и манера сорить деньгами, — но все же вовремя сообразил, что машина у него двухместная, да и я как-никак женат и себе не хозяин.
— А ведь, пожалуй, действительно надо было взять «хумбера», — говорит он, когда мы выходим и усаживаемся в машину, чтобы отчалить от этого кабака и взять курс на другой.
Последние часы перед закрытием застают нас где-то на Xeppoгeйтском шоссе, в залитом огнями придорожном ресторане, где вся обстановка сделана из какого-то желтого дерева с металлическими украшениями, а люстры — из нержавеющей стали. Мы выходим оттуда, спускаемся по ступенькам и прокладываем довольно извилистый путь между стоящими на подъездной аллее машинами. Оба мы не особенно твердо держимся на ногах, и Перси, плюхнувшись на сиденье и захлопнув дверцу, внезапно разражается хохотом. И не хохотом даже, а тихим безудержным смехом, как бывает, когда сам не знаешь, чему смеешься, а остановиться нет сил.
— Как ты себя чувствуешь, Вик? — спрашивает он.
— Окосел, Перси, дружище, — говорю я. — Пьян в дымину.
И вдруг меня тоже начинает разбирать, и теперь уже мы оба покатываемся на сиденьях, давясь от смеха, и в горле у нас булькает словно вода в водопроводе, и у меня даже начинает болеть под ложечкой.
Когда нам наконец удается с этим справиться, Перси говорит:
— Ну что ж, похоже, надо поворачивать к дому. Где это мы находимся?
— Где-то неподалёку от Хэррогейта, должно быть.
— В первый раз слышу, — говорит Перси, и мне становится немного не по себе, когда он трогает машину и мы начинаем приближаться к шоссе.
— Ты хорошо себя чувствуешь, Перси? — спрашиваю я его. Как-никак мы сидим в быстроходной машине, а Перси, даже когда он трезв как стеклышко, парень шалый.
— Как нельзя лучше! — говорит Перси. Он так наклоняется над баранкой, что макушка его кепки касается ветрового стекла. — В какую сторону нам ехать?
— Не знаю.
— А с какой стороны мы приехали?