Любовь… любовь?
Шрифт:
— Кажется, с той. Слева.
— Ладно, тогда поедем направо. По мне, все дороги хороши! Он сворачивает на шоссе, включает прямую передачу и дает газу. Словно чья-то гигантская рука прижимает меня к спинке сиденья, и мы с бешеной скоростью мчимся вперед. От испуга я начинаю немного трезветь. Я никогда не испытывал страха в автомобиле, но сейчас мне страшно. Некоторое время я креплюсь, стиснув зубы, упершись ногами в переднюю стенку кузова, но наконец больше молчать не в силах.
— Полегче, Перси.
— Чего? — спрашивает Перси.
— Я говорю —
Перси смеется и, обогнав тяжелый грузовик-контейнер — экспресс с прицепом, подрезает ему нос. На мгновение я уже вижу нас обоих под колесами грузовика. Мы мчимся по узкому шоссе, по обеим сторонам — каменные ограды.
— Имеешь какое-нибудь представление, где мы находимся? — спрашивает Перси.
— Черта с два! — отвечаю я обалдело. — А ты разве не знаешь?
— Уже минут десять, как ни беса ни пойму! — орет он, страшно довольный собой. — Где-то свернул не туда!
— Если мы будем мчаться так, как угорелые, то перемахнем шотландскую границу раньше, чем сообразим, куда нас занесло. У меня, знаешь, сегодня было довольно паршиво на душе, но я все-таки пока еще не хочу дать дуба.
Я начинаю думать об Ингрид — как она будет ждать меня, а я так и не появлюсь. Придет полиция и сообщит ей. Интересно, заплачет она или нет? А мать, отец, Крис…
— Дать дуба? — повторяет Перси. — Что это вдруг? Или ты боишься?
— Да, боюсь. Темно же, черт дери, и дороги, ты не знаешь, старик.
— У нас сильные фары, — преспокойно говорит он, и мы мчимся дальше в черный мрак.
Да, конечно, фары сильные, спору, нет, но такая тьма — вещь коварная. Какие-то тени прикидываются реальными предметами, а реальные предметы возникают там, где только что ничего не было…
Свет фар на мгновение выхватывает из мрака дорожный знак.
— Осторожнее, Перси, ради бога, сейчас будет поворот, крутой поворот… — Больше я ничего не успеваю сказать, зажмуриваюсь, стискиваю зубы и готовлюсь к страшному удару, когда высокая каменная стена вырастает прямо передо мной в луче фары. Перси круто поворачивает баранку, и меня отбрасывает в сторону. Я слышу скрежет металла о камень где-то сбоку, и машина останавливается.
Несколько секунд сижу не двигаясь, опустив голову. Сердце у меня тарахтит как электрический движок, а руки дрожат, словно былинки на ветру. Мы никоим образом не должны были уцелеть, и мне все еще не верится.
Перси выскочил из машины, как только она остановилась, и обежал ее кругом. Теперь он возвращается, садится за баранку.
— Всего бы на фут, — говорит он. — На какой-то паршивый фут правее, и все было бы в порядке.
Я молчу. Он запускает мотор, включает заднюю скорость и отводит машину от стены. Затем снова выскакивает из машины, снова обходит ее, наклоняется к моему окну, и я опускаю стекло.
— Левое крыло в лепешку, — сообщает он.
Его крыло мало меня беспокоит, я думаю о собственной целости.
— Но, конечно, могло бы быть и хуже. Колеса вертятся, и то ладно. — Он залезает в машину. — Надо поскорей смываться, пока
Я хватаю его за руку, прежде чем он успевает включить зажигание.
— Постой! С меня на сегодня хватит. — Я пытаюсь засмеяться, получается довольно фальшиво. — Когда здесь может быть автобус?
Перси негромко деликатно фыркает и начинает барабанить пальцами по баранке.
— Какой-то паршивый, несчастный фут, — говорит он, помолчав. — На фут бы правее, и мы бы проскочили. Надо же, чтоб так не повезло!
— А по-моему, нам зверски повезло, — говорю. — На фут левее, и тебе утром пришлось бы соскребать меня со стены.
Перси поворачивается, смотрит на меня.
— Ты в самом деле крепко напугался?
— Я думал, что всему конец, Перси. Надеюсь, мне не скоро доведется еще раз испытать нечто подобное.
Перси шарит рукой в карманчике чехла на правой дверце.
— Обожди-ка. У меня, кажется, есть то, что тебе нужно… Где же это? Ага! — Он достает металлическую фляжку, отвинчивает пробку и протягивает фляжку мне. — На-ка, глотни.
— Что это?
— Коньяк.
— Пожалуй, с меня уже довольно…
— Давай, давай. Сейчас это тебе полезно.
Отхлебываю немного из фляжки, и в эту минуту Перси подталкивает дно фляжки вверх, и коньяк льется мне прямо в глотку. Я, поперхнувшись, кашляю.
— Ну как?
— Жжет, как огнем.
— Сейчас это пройдет, и почувствуешь приятную теплоту в животе. И море будет по колено.
Он обтирает горлышко фляжки ладонью, отхлебывает и произносит: «У-ух!» Завинчивает фляжку и сует ее обратно в карман чехла. Рука его снова тянется к зажиганию…
— Ну как, поехали?
— Обожди секунду. — Я отворяю дверцу.
— Ну, что еще?
— Помочиться надо.
— Валяй. А я подам назад и погляжу на этот знак. Правильно, — говорит он, когда я снова залезаю в машину. — Теперь я знаю, где мы находимся. В два счета будем дома.
— Можешь не торопиться, Перси, старина, — говорю я ему. — По мне, будем кататься хоть до утра.
Перси смеется.
Он все еще продолжает смеяться, когда высаживает меня из машины перед домом Росуэллов, и, крикнув что-то на прощание, уносится прочь, словно огромная летучая мышь, вырвавшаяся из преисподней.
Я не очень-то твердо стою на ногах. Коньяк снова привел в действие весь проглоченный ранее алкоголь, и я опять пьян, пьян основательно. Только теперь на другой манер: меня больше не разбирает пьяный смех, я гадко, злобно, зловредно пьян и готов лезть в драку — было б только с кем. Сквозь шторы в гостиной пробивается свет — значит, меня ждут. Кто-то должен ждать, так как у меня нет ключа. У меня никогда не было ключа от этого дома. Ну, мамаша-то Росуэлл в такой час, должно быть, благополучно почивает и не будет путаться под ногами, а если Ингрид вздумает читать мне мораль по поводу того, что я являюсь домой в полночь и под мухой, что пусть только попробует, посмотрим, что получится. Да, сегодня мы посмотрим.