Любовь моя, самолеты
Шрифт:
«Скусить выступающие хвостики всех болтов! За каждый «добытый» килограмм металла — тысяча рублей премии!
На таком вот фоне Ильюшин решается строить «летающий танк», как окрестили машину бойкие репортеры. Броня должна и может, по мнению конструктора, не просто защищать летчика и мотор, а еще и работать, входя составной частью в силовую конструкцию. В этом вся соль новой идеи.
Сергей Владимирович Ильюшин, один из старейших авиаконструкторов страны, не нуждается в посмертных панегириках, хотелось бы только отметить — начинающим авиастроителям, наверное, полезно знакомиться не только с его исторической машиной (каждый наш третий самолет на войне был штурмовиком Ильюшина), но и внимательно изучать жизнь конструктора. Незаурядность всякого творения, думаю, всегда прочно связана с незаурядностью его создателя. К моему глубокому сожалению, с Сергеем Владимировичем Ильюшиным я встретился однажды, совершенно случайно, в лифте Министерства авиационной промышленности. Помню, в кабину вошел небольшого роста пожилой человек в генеральском мундире, поклонился всем, поинтересовался — не помешает ли, и мы поехали. Много ли надо времени, чтобы одолеть три этажа даже на лифте-пенсионере. И вот, при всей мимолетности, встреча эта не забылась. Убежден, не случайно…
Ил-10 — прямое развитие штурмовика Ил-2 — в отличие от своего предшественника был полностью металлическим, обладал благодаря этому более высокой прочностью и живучестью. На машину поставили мощный, в 2000 л.с., двигатель АМ-42, улучшили кабину, усовершенствовали щитки, усилили шасси. Ил-10 нес более мощное вооружение. Для защиты хвоста вместо пулемета поставили 20-миллиметровую пушку. А в плоскости встроили четыре пушки калибра 23 мм. На внешние держатели можно было подвешивать ракеты или бомбы. Серийный выпуск машины начался в 1944 году, осенью.
Дважды мне довелось наблюдать боевую работу «илов» с земли. Первый раз с пункта воздушного наблюдения и оповещения ВНОС, расположенного в боевых порядках стрелковой дивизии полковника Обыденкина на Карельском фронте. Я торчал в своем гнезде, вознесенном на здоровенную сосну, исполняя обязанности офицера наведения, когда услыхал по рации: «Грач-один», к тебе идут «Болты», как понял? И прежде чем я успел ответить, над лесом показались вроде бы кравшиеся. Припадая к земле, «илы» — они летели тройками, друг за другом. Всего — девятка. С вершины сосны я отчетливо видел, как звенья вскидываются над передком метров на четыреста, как проворно растягиваются в правый пеленг, как образуют косое «колесо» над целью — командным пунктом противостоящей дивизии финнов, расположенном на хорошо заметной, аккуратной сопочке. Странно, мне совершенно не запомнилось, так сказать, шумовое сопровождение штурмовиков. И сегодня я мысленно вижу «колесо» над целью, методические всплески земли, словно черные вспышки, взлетающие к небу вслед за выходом из пикирования очередной машины, вижу светящиеся трассы пушечных снарядов. А вот рева двигателей, грохота бомбовых разрывов, скороговорки пулеметов не помню, хотя не могу допустить, чтобы шум того боя могло отнести в сторону ветром. Но радиокоманды «Болтов» прочно осели в памяти. Буднично, словно над полигоном, крутилась девятка, и было слышно:
— «Болт-седьмой», не отходи, не отходи так далеко…
— «Одиннадцатый», низко выводишь!.. В Гастелло хочешь? Прекрати… немедленно!
— Аська, жопа, ты же пушку не перезарядил…
Тут из-за облаков вынырнула пара «фокке-вульфов», мне пришлось вмешаться и передать:
— Внимание, «Болты», выше справа противник! Пара «фокке-вульфов»…
— Спасибо, вижу, — мгновенно отреагировал ведущий. — Мы уходим… «Болты», всем сбор… стрелки, смотреть как следует!.. И только теперь, едва не цепляясь за макушки сосен они пронеслись надо мной с адским обвальным грохотом. Следом за «илами» рванулись было «фокке-вульфы», но в дело вступили наши зенитки, и погоня не состоялась.
А во второй раз я оказался не только наблюдателем, но и объектом внимания пары «илов». Очевидно, ребята были на свободной охоте и, по всей вероятности, малость заплутали: они лихо штурманули наш «виллис», когда я возвращался из дивизии Обыденкина в родной полк. От линии фронта дорога наша ушла километров на десять, а может, и на все пятнадцать, но тем не менее они загнали нас в кювет.
Французы говорят: «На войне, как на войне». С помощью штурмовиков-охотников я понял, в чем соль этого крылатого выражения. Нужно было сунуться мордой в стылую придорожную канаву, испытать пронизывающий холод и отвратительную дрожь, чтобы навсегда запомнить это гнусное состояние — война швыряет солдата на брюхо и велит: ползи! И ты ползешь, суча ногами в вонючей болотной жиже, забывая о достоинстве, гордости и обо всем прочем, чему тебя учили в школе, когда писались сочинения с цитатами из Горького и Маяковского, и слово «человек» охотно изображалось с большой буквы.
По иронии судьбы, а может и по счастью, меня положили на брюхо свои. Это, конечно, тоже достаточно противно, но все-таки не так обидно. А вообще-то, тем ребятам спасибо: они стреляли так плохо, что никого не убили, не ранили и даже в «виллис» не попали. Как только пара скрылась из глаз, мы благополучно вытолкнули машину на дорогу и поехали дальше. Жить!
И я дожил до такого дня, когда получил возможность забраться в кабину штурмовика. Мысленно отметил: просторно, обзор приличный, отделка, интерьер — не ах, это тебе не Як-3, но удобно.
Запускаю и опробую двигатель. Мотор на такой машине должен быть зверь, все-таки «ил» — утюг увесистый. Что занятно, когда я довожу обороты до максимальных, совершенно машинально зажимаю до отказа тормоза — а ну-ка сорвется мой «ил» с подставленных под колеса колодок… Это ощущение, я бы сказал, чисто физическое, телесное — беснующийся зверь.
Взлет, набор высоты, разгон скорости в горизонтальном полете, пилотаж только подтверждают первое впечатление: машина — сила! Самолет Ил-10 — самолет солдатский. Он прост в управлении и очень терпелив. Видно, когда его конструировали, принимали во внимание: учить летчиков-штурмовиков в военных обстоятельствах придется ускоренно, на больших мастеров пилотажа рассчитывать нельзя. Вот и сделали самолет туповатым и исполнительным: до цели дойдет, цель уничтожит, по возможности вернется. А чего еще требовать? Во всяком случае, я эту машину ощутил именно так.
Теперь небольшое лирическое отступление с интимным оттенком. Смеркалось, когда я возвращался со станции, проводив мою гостью на московскую электричку. На крылечке финского домика сидел Михаил Васильевич, задумчиво курил. Генерал окликнул меня:
— Кого это ты, пижон, под моими окнами прогуливал?
— Даму…
— И не опасаешься? — поинтересовался генерал, весьма, замечу, уважавший женское сословие.
— Чего я должен опасаться?
— Когда у женщины ТАКИЕ ноги, я бы…
— Рекордсменка и чемпионка, мастер спорта, — раскудахтался я, будто все шикарные титулы были не ее, а моей личной заслугой.
На том наш разговор оборвался. Вроде безобидный треп.
Но генерал никогда и ничего не забывал. Так что, когда я, спустя месяца два, попросил у него тренировочный маршрутный полетик до города Т. и обратно, желательно часиков.
В десять утра, на Як-3, он выразительно хмыкнул и сказал:
— Лети, но… на Ил-10, во-первых, и чтобы никаких фокусов, во вторых. Понял?
Над городом Т. я появился ко времени и сразу обнаружил словно гигантским циркулем очерченное блюдечко велосипедного трека. Снизился в сторонке и прошел над ареной примерно на такой же высоте, с какой некогда нас штурмовали «илы», не опознавшие свой «виллис». Видит Бог, никаких особых фокусов я не показывал. Только покачал машину с крыла на крыло в обычном авиационном приветствии, энергично задрал нос и, прежде чем лечь на обратный курс, скрутил пару вертикальных фигур школьной сложности. Все. Ближе к вечеру получил телеграмму из славного города Т.: «Сердечно благодарю моральную поддержку, результат получила достойный…», а дальше шли нежности. Мне стало весело и захотелось с кем-нибудь поделиться. Постучался к Михаилу Васильевичу, благо, мы жили в одном финском домике, мое крыльцо слева, его — справа. Он встретил меня в полосатой поношенной пижаме, в стоптанных шлепанцах, в старомодных очках на носу. Совсем домашний, с «беломориной» в зубах, меньше всего генерал.