Любовь моя, самолеты
Шрифт:
Оказывается, командир корабля Леонтьев завершил этим полетом свой второй миллион безаварийно налетанных километров. И, пожалуйста: не упустите из виду — это случилось ранней весной сорок четвертого года. Мы еще воевали, и все-таки цветы нашлись: тогда любили и всерьез уважали летчиков. Однако, кажется, уже и самому пора положить руки на штурвал Ли-2.
Не успел войти в дом, требует к себе генерал Котельников и объявляет:
— Аллюр три креста! Давай на аэродром. Полетишь с Шумейко, кажется, в Казань. Вторым.
Мчусь! Иван Иванович Шунейко числился среди самых уважаемых пилотов не только нашего аэродрома — страны. Куда и зачем полетим, ему, ясное дело, известно, а задача второго пилота, сформулирована давно и мудро: «Дело правого — не мешать левому!»
Ли-2 оказывается изрядно загруженным какими-то ящиками. Пассажиров, протискиваясь бочком в пилотскую кабину, я не заметил, скорее всего их и не было. Только успел поздороваться с экипажем, обежать приборную доску взглядом, усаживаясь в кресло, как Иван Иванович запустил двигатели. И все пошло под аккомпанемент — давай-давай! Бодро вырулили на взлетную полосу, запросили добро на взлет, командир говорит:
— Идем на Казань, эшелон получим в воздухе, взлетать будешь ты, — он назвал загрузку, чтобы я понимал — машина в предельно допустимом весе, — действуй!
Интересно, на Ту-2 я сидел слева от продольной оси и меня это тревожило, теперь я оказался справа, но даже, что называется, и бровью не повел. Удивительное все-таки существо человек — приспособляемость необыкновенная. Взлетел, вероятно, нормально, потому что еще в наборе высоты Шунейко покинул свое место и удалился в салон. Скорее всего, это был жест, имевший, как я теперь понимаю, чисто воспитательное значение. А тогда я малость струхнул. Но ничего не поделаешь — эшелон передала земля, курс продиктовал штурман, какую держать скорость, подсказал старик-бортач, и я пошел на Казань. С тех пор минуло много лет, почему же из тысяч выполненных на разных машинах полетов, в обстоятельствах всякой сложности, мне так отчетливо запомнился рядовой полет на обычном Ли-2? Наверное, потому что никогда прежде я так предметно не ощущал оказанного доверия. Ведь крупным планом Шунейко видел меня впервые. Знал, что я из мальчиков генерала Котельникова и только. Но что значит — фирма!
Полет до Казани показался мне ужас каким долгим, включить автопилот я не догадался. Скорее всего позабыл на радостях! А кучевка набирала силу и нас побалтывало весьма заметно, так руками и ногами шевелить приходилось беспрестанно. Я уже вышел на посадочный курс, когда Иван Иванович деликатно спросил:
— Подстраховать?
Я благодарно кивнул командиру, руки у меня одеревенели по самые локти.
Пока из Ли-2 выгружали ящики и заталкивали на их место новые, мы успели пообедать, переговорить о том, о сем, не касаясь полете. Словом, перевели время «в дугу» и под вечер вылетели обратно.
Шунейко предложил мне свое командирское место:
— Садись и действуй.
Откровенно говоря, я бы с удовольствием поспал, в крайнем случае понаблюдал за командиром, но ведь не признаешься в своих тайных желаниях, когда тебя дарят доверием. И я сел «действовать» на левое сиденье. На середине пути мы влетели в полосу сплошного дождя. Сквозь астролюк, расположенный на потолке пилотской кабины, сочилась холодная вода, попадала за воротник, прибавляя мне бодрости. Бортмеханик притащил из хвостового отсека брезентовый чехол и, как смог, накрыл меня. Я пилотировал Ли-2 со странным чувством: гордился — вот преодолеваю усталость, перешагиваю через трудности… ощущая приближение темноты, до рези в глазах всматриваюсь в затянутый дымкой горизонт… ну, и так далее. Наверное, это очень литературно получилось, но именно так в годы моего мальчишества писали о героях, спасавших челюскинцев, или об отважном женском экипаже самолета «Родина». Те интонации из далеких лет, те фальшивые слова, видно, крепко осели где-то в подсознании и теперь незаметно вылезли наружу. Стереотипы ужасно стойки! К тому же, человеку очень хочется выглядеть значительнее, чем он есть на самом деле.
Когда в потемневшем небе включились первые звезды, Шунейко деликатно ссадил меня с командирского кресла и взялся за штурвал сам. Мы садились с включенной фарой, скудно освещавшей убегающий под колеса бетон. Счастливая усталость — тоже примелькавшийся стереотип. Проще сказать — я устал до дрожи в коленках, до окаменевших век. Короче, я заснул, сидя в электричке, и меня разбудили на Казанском вокзале а Москве. В опустевшем вагоне пахло керосином и селедкой, я никак не мог взять в толк, внюхиваясь в это гадостное амбре, а чему, собственно, я радуюсь?
Полеты на Ли-2 не давали слишком много материала, заслуживающего описания. Впрочем, однажды мне довелось слетать на этой машине в совершенно немыслимой роли консультанта. В гарнизоне начался повальный коклюш. Болели, мне кажется, все детишки — от грудничков, включая школьников. Когда-то я прочитал в популярном, типа «Знание — сила», журнале, что коклюш можно лечить подъемом на высоту в три тысячи метров. Такие опыты были, и результаты оказались превосходными. Вспомнил и поделился с полковым врачом. Очень уж ребятишек было жалко. Доктор сразу засуетился и помчался к командиру дивизии. Тот спросил, откуда такие сведения? Доктор, по простоте душевной, назвал меня, упомянув, что я из учеников генерала Котельникова, а этим ребятам вообще много чего известно…
При этом разговоре я не присутствовал, но могу предположить, какая последовала реакция:
— Если Вы, доктор, настаиваете и берете ответственность на себя, пусть этот Ваш больно умный летит с Казаряном за кон-суль-тан-та…
Впрочем, не все ли равно, кто, что и каким тоном мог сказать. Ребятишки-то поправились!
Ну, а последняя моя встреча с Ли-2 случилась вдали от родного дома — в Братиславе. Потускневший, посеченный дождями, протравленный воздухом большого города, он стоял памятником у входа в музей Боевой славы. Давным-давно в тревожные дни словацкого восстания на этих крыльях летело к партизанам оружие, продовольствие, медикаменты, а обратными рейсами вывозили раненых. Много воды утекло с той поры, наступили по-новому беспокойные времена. Все в политике. Кипят страсти, выясняются отношения, идет жестокая война с памятью и памятниками. И я давно уже не был в Словакии, не могу поэтому сказать, уцелел братиславский Ли-2 на своем пьедестале или порушен. Он мне помнится задумчиво грустным, у левой стойки шасси лежали тогда гвоздики. Чуть приувядшие, очень красные, такие, знаете, махровые.
Если Ли-2 в Братиславе еще цел, я бы сказал людям: не обижайте машину, стыдно и недостойно сражаться с такими надежными, такими добрыми, такими бескорыстными крыльями. Будьте милосердны.
Глава тринадцатая
Приятное разочарование
До того как построить реактивный истребитель МиГ-9, А. И. Микоян и М. И. Гуревич сконструировали ряд мощных, вооруженных пушками истребителей с поршневыми двигателями. Эти их машины строились серийно, они даже повоевали, но довольно скоро сошли с круга. Исторически это оказалось к лучшему. У конструкторского бюро еще во время войны, когда все были заняты фронтом, появилась возможность сосредоточиться на разработке новых идей, на проведении множества экспериментов, предваривших появление качественно нового самолета. Первоначальное наименование МиГ-9 было И-300.
На самолете стояли два турбореактивных двигателя, упрятанные внутри фюзеляжа, двигатели имели общий воздухозаборник. Реактивная струя выводилась под фюзеляж. Самолет оборудовали герметической кабиной, убирающимся трехколесным шасси. Первый полет, 24 апреля 1946 года, выполнил А. Н. Гринчик. Месяц спустя — 24 мая летчик-испытатель Гринчик погиб, его работу по МиГ-9 продолжили летчики-испытатели М. Л. Галлай и Г. М. Шиянов. И-300 был поднят на высоту 4500 метров, где машина показала максимальную скорость 911 километров в час. 18 августа 1946 года МиГ-9 и Як-15, первые реактивные самолеты страны, предстали перед широкой публикой, собравшейся на празднование Дня авиации в Тушино. А в первомайском параде 1947 года участвовало уже соединение МиГ-9, пролетевшее колонной звеньев над Красной площадью. В том же году началось серийное строительство.