Любовь моя
Шрифт:
— Да. Во имя жизни и любви на Земле, — ответила за Жанну Лена.
— Я против любой религии, потому и не принадлежу ни к одной конфессии. Но мне в этом плане Будда больше нравится. Мне кажется, он не агрессивный, — смущенно поведала Аня.
— Ты за «религию человечности»? Но Будда не Бог, он учитель. Его можно уважать, ценить, но чтобы поклоняться… — высказала свое неуверенное мнение Жанна.
— Искать в ком-то великом защиту, не поклоняясь… Человеку это не свойственно. Ему обязательно надо обожествлять, — с усмешкой заметила Инна.
—
— Анечка, спишем на злосчастный склероз, — улыбнулась Инна.
— Этот Папа принес извинения за крестовые походы.
— Опомнились святые мужи! И что с того? Сгубили пару миллиончиков народу — извинились, еще пару десятков миллионов угробили — опять извинились. Чего проще! Нет, чтобы не воевать, — отреагировала на информацию Инна. — Видно для высокопоставленных начальников и святош разница между добром и злом если и есть, то слишком небольшая. Видно для них смерть одного близкого человека — трагедия, а миллионы чужих — статистика. И Всевышнему, наверное, изменяет чувство меры. Какой же он добрый, если позволяет злу побеждать добро? — сердито добавила она.
— Опять пошла в разнос? Войны — дело сатанинское. — Это Жанна настороженно отметила и с большим усилием заставила себя остановиться.
*
После недолгой передышки Аня вновь завладела вниманием подруг:
— Хватит решать глобальные вопросы бытия. Сейчас я не о том речь веду. Священник в книге отрицает влияние культуры и литературы на человечество. Говорит, что человек мало изменился за последние столетия.
— Он прав. Я где-то слышала очень интересную и точную фразу на эту тему. В ней утверждалось, что если бы люди быстро росли нравственно, то русские после Пушкина не аплодировали бы Сталину, а немцы после Гете — Гитлеру, — сказала Инна.
— Но, читая и познавая накопленное веками, каждое поколение воспитывается. Литература строит, формирует человеческие сердца. Мы хотели быть лучше, добрее, умнее и становились такими. Нас так воспитывали. Священник считает, что возврат к религиозному сознанию изменит человека к лучшему? Что-то я этого не заметила… за последнее тысячелетие. Социальные факторы оказывают на него большее влияние, чем религиозные. Было семь смертных грехов — если я правильно помню, — а теперь их что-то порядка тринадцати. Одна наркомания чего стоит!
— Они всегда существовали в природе человеческой, но теперь получили широкое распространение. И всё по причине безразличия. Именно с молчаливого согласия равнодушных людей на земле совершаются и множатся преступления, — оспорила последнее Анино замечание Жанна.
— Всегда было подчинение слабых сильным. И на уровне государств это происходило, и, что самое обидное, в семьях. И религия подчиняла, — подтвердила более ранние Иннины слова Аня.
— Но в рамках богобоязненных людей держала, — отметилась репликой Жанна.
— Страхом, унижением и бездумным повиновением.
— Поспешу прибегнуть к авторитету известных философов.
Инна остановила Жанну:
— Ты нам еще славянофилов припомни. Те хотя бы придерживались идеи независимости народа от власти. Пойми, не духовность несла церковь, а отказ от способности мыслить самостоятельно. Подчинение самодержавию и религии было идеологией не только российской империи.
— Нас в городском детдоме учили без страха жить в реальном мире, — вспомнила Лена. — И до сих пор мы не растеряли своей сути, заложенной в нас посредством добра и справедливости.
— Ладно, у нас с начала двадцатого века был тотальный атеизм, но и на Западе церковь не сумела укрепить разрушающийся институт семьи, — отметила Аня. — Нашему поколению не по силам было перешибить законы развития общества и законы работы государственной машины, но что-то позитивное в свою жизнь и мы вносили, оно суммировалось и положительно влияло на общество, делало всех доброжелательнее, честнее и, в конечном итоге, счастливее.
— В твоих словах, товарищ педагог, есть какое-то рациональное зерно, — задумчиво пробормотала Инна, углубляясь в свои мысли.
*
— …Не пойми меня превратно, я не придираюсь, но мне тон книги не понравился, какой-то он бесчувственно-холодный, неискренний, сухо-поучительный. Автор даже не стремится к себе расположить, будто все обязаны любить его самого и его творение, — сказала Аня.
— Тон скорее вкрадчивый. Только на последней странице в нем пробудилась восторженная религиозная приподнятость, — уточнила Инна.
— Я вот подумала: мошенники тоже не силой деньги отнимают, а хитростью и подлостью. Те на глупости, на слабостях людских паразитируют, а священники на горе. Это еще хуже.
— Попы теперь превращают церкви в коммерческие предприятия с приличной прибылью. Губа не дура. Кучеряво жить хотят.
У меня вдруг мелькнула дурацкая… шальная мысль. Если священник сумел накопить пожертвования на постройку церкви, то куда он будет девать деньги несчастных людей после завершения строительства? Он же не бросит свое хлебное место и свое самое главное дело — служение церкви? Не оставит же он ее на попечении чужого человека? И от «помощи» страждущих не откажется. Тем более что…
— Не считай денег в чужом кармане, — резко одернула Инну Жанна. — Храм не может быть собственностью одного человека, даже если он его построил. Это строительство было не искуплением, а послушанием священнику. Ты все время забываешь, что главный вопрос в жизни человека не материальный, а духовный: что будет с его душой потом?
— А разве не то, как человеку научиться праведно жить на земле?.. Может, время духовного взлета еще не пришло даже для служителей религиозного культа? — насмешливо спросила Инна. — Почему священники на импортных машинах гоняют, не ведая стыда? Отдали бы денежки сирым, убогим и ходили бы пешком. Ведь двадцать процентов их прихожан живет за порогом бедности. А что будет на том свете, не нам решать.