Любовь на коротком поводке
Шрифт:
Кровать у него жутко большая, как и дом. Но со включенным изголовьем не так страшно. И с огромной собакой, спящей в ногах. Пока в ногах — утром, скорее всего, я найду Агату на подушке Олега. Свято место ведь пусто не бывает.
— А Агата? — спросил звонящий, словно действительно позвонил просто так.
Может, так оно и есть — чтобы услышать перед сном мой голос. Под стук колес плохо спится. Неужели мне кто-то позвонил просто так… Потому что соскучился.
Я провела рукой по пустой подушке, и мое пустое сердце сжалось. Но не до конца — не скомкалось, как старый целлофановый пакет — мокрый от выпущенной из него соленой воды. Сердце, как и грудь, было мягким, но все
— Она спит, — ответила я тихо, прижимая телефон к щеке так, будто это было прохладное плечо Олега.
— На кровати? — усмехнулся засранец мне в самое ухо.
— А ты как думал? — тоже смеюсь, облизывая ставшие сухими губы. — Лола меня убьет за то, что я позволила тебе испортить ее собаку.
— Ее собаку? Знаешь, говорят, что собаки выбирают себе хозяев, а не наоборот. Вот мне и кажется, что Агата выбрала тебя. И я так — примазался к вам обеим. Так что если мы оставим собаку себе…
Себе? Нам? Он как-то с первых секунд — еще даже без нормального секса — решил относиться к нашим недоотношениям слишком серьезно.
— Собака — это как ребенок. А если мы разбежимся? — произнесла я, глотая заполнившие рот горькие слюни. — Кому достанется собака?
— А почему мы должны разбежаться?
— Не знаю… Слушай, Олег, ну серьезно… Агата — собака Лолы. Не знаю, зачем ты говоришь сейчас все эти глупости. Делишь чужую собаку. Больную собаку…
— Сказал же, что она не больная, а избалованная, — и повторил это довольно сердито, даже грубо, совсем не тем тоном, которым начал разговор.
Может, Олег Лефлер просто не умеет долго быть милым?
— Вот честно, я знаю эту собаку уже неделю, верно?
Я промолчала — еще решит, что я деньки в календарике зачеркивала. Ну, зачеркивала, но совсем не со дня нашего с ним знакомства, а со дня последних месячных.
— Что-то я не замечал за ней основных признаков тревожности.
Главный признак, когда у собаки плохо с желудком и с пищеварением. А шашлык она жрала за милую душу…
— Ты всегда такой наблюдательный? — не сумела промолчать я.
Он что, пытается убедить меня, что я была полной дурой, раз поверила в собачью невменяемость? Типа, меня провели, обвели вокруг пальца две сопливые девчонки. Ага, как же! И Лолу провели, и Макса…
— Нет, только если этот кто-то мне очень нравится…
Снова стало нечего глотать. Только если слова, которые толпились на кончике моего сухого языка — да все не те, не те… Не добрые, все какие-то злые и — что ужаснее всего — пустые, ненужные, даже вредные в самом начале отношений.
— Знаешь, что еще в этой книжке говорят? — решил Олег не дожидаться моей ответной реакции. — Собаки, оказывается, тоже делятся на оптимистов и пессимистов. Тревожность, как понимаешь, чаще всего проявляется у пессимистов. У них повышаются гормоны стресса, а у Агаты, по моим скромным наблюдениям, зашкаливают гормоны радости.
— А я другое вижу, — перебила я радостный голос Олега. — Тревожные собаки, говорят, самые хорошие и добрые собаки. Они ходят по пятам за хозяином и начинают трястись, когда видят, что тот уходит…
— Агата тряслась, когда я уехал? — рассмеялся Олег, а я сжала губы, теперь мокрые от постоянного облизывания. — Вот видишь, никакая она не тревожная…
— Никакой ты ей не хозяин просто. Она — собака Макса.
— Ну… Я же сказал, что не хозяин выбирает собаку, а собака хозяина. Думаю, Максу мне легче будет это объяснить, чем тебе… Ты у нас как раз из числа пессимистов, но, я верю, если тебя чаще обнимать, то можешь еще стать оптимисткой…
— Тебе не спится, да?! — выплюнула я.
Точно выплюнула — слюна аж до Агаты долетела, и бедная навострила свои уши-локаторы.
— Нет, а тебе разве спится? Без меня? — добавил так быстро, будто боялся передумать и промолчать. Лучше б уж промолчал!
— У меня есть Агата!
— Вот так всегда… А у меня только Агатина морда на аватарке одной знакомой девушки…
Мое сердце перестало биться. Почти.
— Чего молчишь?
А что я должна была сказать, когда меня поймали с поличным?! Чёрт…
— Почему не сказала, что училась в Питере?
— Ну…
Фу… У меня страница закрытая. Только бы не попросился в друзья! Только бы…
— Что ну?
— Ну… Это слишком личная информация…
— Слишком? Мы недостаточно близко знакомы, чтобы выплеснуть друг другу в морду шампанское? Это у Пелевина было. Кстати, ты читала повесть «Ласточка по имени Джонатан Ливингстон» Ричарда Баха?
— Смотрела в театре… — выдохнула я с величайшим облегчением.
Пронесло… Ох, как пронесло. Я хочу сказать ему все сама — во вторник, который потворник. Сейчас еще не понедельник, но вечер воскресенья — особенно одинокий — тоже очень тяжелый.
— Ну, суть про ласточку знаешь?
— Ну, да… Суть знаю… Типа одним жрать падаль у пристани, а другим парить высоко в облаках. Одним достаточно удовлетворить низменные потребности, а другим — важно думать о высоком, — тараторила я, чтобы Олег за литературными разговорами забыл про мою собачью аватарку.
Странно, почему не спросил про разные с Максом фамилии… Или я сказала ему, что у нас разные папы? Я уже не помню, что ему наврала про несуществующую семью!
— Там вообще-то главное другое — что Джонатан смог не просто подумать о небе, а взлететь выше облаков, открыть в себе неизвестные другим чайкам таланты… Знаешь, Ричард Бах начал писать эту историю, а потом бросил и достал черновик только тогда, когда у него родился сын — пятый ребенок, кстати, а всего у него было шесть. Сейчас, правда, пять, дочка погибла… Она в пятнадцать лет с братом в аварию попала в метель и не выжила. Брат выжил, чудом… Это было второе чудо. Когда он родился, врачи говорили, что мальчик долго не проживет, но Ричард верил в чудо — он назвал его Джонатаном в честь этой самой чайки, дописал книгу бессонными ночами — и она сделала его знаменитым на весь мир, и… Джонатан выжил. Чудом! Это было чудом. Я по работе с ним пересекался. Попросил объяснить смысл истории его отца. Она ведь не может быть простой и такой популярной одновременно. И знаешь, что Джонатан ответил? Книга прекрасна именно своей простотой и великолепна своим посланием к читателю: мы способны сделать все, что угодно, если мы хотим этого достаточно сильно. Я хочу, чтобы ты мне доверяла, понимаешь? Неужели так трудно было сказать, что ты училась в Питере?
Я прижала телефон к уху: я скажу тебе правду, когда ты вернёшься. Я достаточно сильно хочу быть с тобой, чтобы заставить тебя поверить, что я врала не со зла.
— Мила, почему ты молчишь?
— Не знаю… Не знаю, что сказать… Лучше ты скажи, ну что тебе дала бы эта информация?
— Ничего… Просто… Послушай, там в книжке… Не у Баха, а в этой, про тревожность собачью… Ну, там говорится, что тревожность — это не совсем страх. Это то, что страхом порождено. Страх — это реальность. Ну вот, представь, перед тобой стоит мужик с дубинкой и тебе страшно, что он тебя ударит. Это мы называем реальным страхом. А тревожность — это страх перед тем, что может случиться, а может и не случиться. Ну… У меня чувство, что ты просто не веришь, что у нас что-то может получиться, поэтому и тормозишь меня…