Любовь первого Романова
Шрифт:
– Слышал шум? – спросила его Марья, едва переводя дух.
– Виноват, государыня. Не слышал. Я раскопал обвалившийся ход в малую палату. Извольте глянуть! Только не прогневайся, ничегошеньки там не было, опричь сундуков с книгами.
– С книгами! – вскричала Марья. – Что же ты молчал до сих пор?
– Не изволили спрашивать про книги, а сокровищ не было.
– Где же книги?
– Ляхи и немцы съели.
– Сдурел?
– Помилуй, государыня! Немцы во время осады искали съестной припас. Когда нашли сундуки с книгами, разодрали пергамент и сварили. На мою долю тоже перепало малость. Время голодное было, всякую дрянь в рот тянули, – смущенно признался истопник.
Марья протиснулась через узкий ход в малую палату. Поднятая над головой свеча осветила несколько сундуков с откинутыми крышками. Все пустые, только в одном сундуке на дне завалялся одинокий обрывок пергамента. Девушка подняла его. Витиеватая буквица, тщательно выписанная пурпурной краской, ровные строки черных латинских литер. Из какой рукописи обрывок? Из утерянных книг «Истории» Тита Ливия? Неизвестные страницы «Анналов» Тацита? Доселе неведомые речи Цицерона?
Потрясенная Марья ходила меж сундуков. Печальная судьба постигла книжные сокровища Ивана Грозного. Мудрость веков исчезла в солдатских желудках. А ведь она сама видела во время осады Кремля, как наемники варили пергамент. Варили втайне от полковников Струся и Будилы. Полковники наверняка знали латынь и поняли бы, что их ратники разыскали таинственную Либерию. Или сами бы присоединились к своим подчиненным и вместе съели бы Тита Ливия, потеряв разум от голода?
Что гадать, пора возвращаться в чертоги. Погруженная в печальные думы, Марья двинулась к выходу вслед за государем и истопником. Поднявшись на средний боевой ход стены, они услышали шум и крики, доносившиеся от подножья Фроловской башни. На всякий случай Дикий Заяц пошел спросить знакомых дозорных, что случилось. Затаившись в проходе за его широкой спиной, Михаил Федорович и Марья слышали его разговор со стрельцом.
– Затейного изветчика схватили, – объяснял причину переполоха стрелец. – Пришел на Ров с государевым словом. Кричал озорства ради неистовые речи.
– Какие речи?
– Все тебе доложи, – осторожничал стрелец. – В Разбойный потащили, там по косточкам разберут. Было слово, будет дело. Ныне, брат, строго! Обмолвишься ненароком про государя – руки повяжут и на дыбу. Новый порядок заведен! Слово и дело государевы! Не ведал? То-то, мотай на ус!
До государевых хором добрались без приключений. Могучий истопник помог государю забраться в окошко. Потом проводил Марью до светлого чердака и помог ей залезть наверх. Храпевшие в две глотки Машка и баба Бабариха даже не шевельнулись.
Забравшись на постель, Марья подумала, что ночь была неудачной. Придется забыть о съеденных книгах Ивана Грозного. И еще было какое-то гнетущее чувство. Уже отходя ко сну, она вдруг встрепенулась. Ширинка с орлом! Знак того, что она выбрана царской невестой. Она своими руками отдала драгоценный подарок, с которым никогда не расставалась. Зато ее хитрость позволила спасти государя от ослепления. Не в жемчуге дело. Царь ее любит, скоро свадьба. Марья успокаивала себя, но душу томила беспричинная тревога.
Глава 11
Опала
На следующий день после путешествия по кремлевским подземельям Марья пробудилась позднее обычного. Дела в царских чертогах шли заведенным порядком. Сонные постельницы и комнатные бабы бегали с полотенцами и притираниями. Много времени заняло одевание царицы. Потом началась служба в крестовой палате. После службы явился стольник, спросивший от имени государя, хорошо ли почивала государыня Анастасия Ивановна! Марья едва удержалась от смеха, передавая через сенную боярышню, что ночь, благодаренье Богу, прошла спокойно, почивала она безмятежно и сны были тихи и благостны.
После службы в крестовой палате царица с ближней боярышней и всем царицыным чином смотрели приготовления к свадьбе. Ходили вокруг носилок для караваев, которые должны были нести перед невестой знатные дворяне. На атласах, предназначенных для покрытия караваев, были нашиты хитро вызолоченные монеты – с одной стороны золотые, а с другой – серебряные. Спускались во двор посмотреть на инальцовские брачные сани, которые мастера обвили алтабасом по серебряной земле. Дивились на шелк зелен и кизилбашеский черевчатый бархат на хлопчатой бумаге. На глазах царицы мастера обили бархатом скамеечку и тюфяк под ноги невесты. Странно было видеть сани среди лета, но лето или зима – невесту к венчанию везут на санях, а жених едет верхом. Марья призадумалась. Миша не мальтийский рыцарь, лихо управлявшийся с горячим скакуном. Удержится ли царь в седле? Надобно шепнуть бабушке, чтобы ясельничий не гнался за резвостью, а выбрал для государя лошадку постарше и посмирнее. Милюкова рассказала, что бегала в Мастерскую палату и видела, как наплечные мастера шьют для государя обычное брачное платье – русскую шубу на соболях и терлик, для коего употреблено мехов в двести пятьдесят рублев.
После возвращения с осмотра брачных саней к царице допустили ее родственников – отца, мать, дядю и бабушку. Иван и Гаврила Хлоповы пришли с государевой половины, куда их частенько призывал царь Михаил Федорович. Отец робел в царских платах, а вот дядя расхаживал гоголем. Он был боек и говорлив без меры, чем вызывал недовольство ближних государевых людей. Упоенный счастливым поворотом судьбы, вознесшей его на кремлевский верх, Гаврила не замечал косых взглядов родовитых бояр.
Государь помнил просьбу невесты подобрать ей заморскую игрушку позанятнее и почуднее. С утра он сказал ближним людям, что собирается посетить Оружейную палату. Все бояре, бывшие в тот день у государя, напросились сопровождать его. Не желая обижать ближних людей, царь вздохнул и позволил боярам идти вместе с ним. Заодно он пригласил Гаврилу Хлопова, надеясь, что при случае тот подскажет, какая из немецких игрушек понравится его племяннице.
Оружейная палата состояла из нескольких приказов: Золотого и Алмазного дела, Серебряного приказа и других. В Ствольном приказе день и ночь трудились самопальные мастера, мастера ствольного дела, замочного, сабельного, лучного, стрельного, панцирного, ножевого и разных других дел. Рядом с мастерскими находились кладовые со всякой оружейной броней, состоявшей из шлемов, шишаков, булатных шапок – мисюрок и ерихонок, стальных и булатных зерцал или лат, кольчуг, юшманов, бахтерцов, наручей, бутурликов.
Мастера Оружейной палаты показывали государю выездные саадаки, убранные золотом, серебром, эмалью и дорогими каменьями; булавы, пернаты, шестонеры, мечи, сабли, кинжалы, посольские топоры. Михаил Федорович уныло рассматривал оружие, ожидая, когда дойдет черед до самодвижущихся немецких игрушек. Между тем царю поднесли турецкую саблю. Все приближенные начали наперебой хвалить клинок дамасской стали. Один только кравчий Михайла Салтыков сказал: «Эка невидаль! На Москве государевы мастера такую саблю сделают». Государь обратился к Гавриле Хлопову, подал ему саблю и спросил, как он думает: сделают ли такую саблю в Москве? Хлопов с поклоном принял саблю, попробовал остроту клинка и ответствовал с тонкой усмешкой: «Сделать-то сделают, только не такую». Тогда Салтыков вырвал у него из рук саблю и сказал, что он не смыслит дела, потому и порет глупости.