Любовь первого Романова
Шрифт:
– Последний раз бегаю в царев кабак. Еле-еле выпросил у целовальника чарку в долг.
Он бережно прижимал к груди деревянную чарку с крючком, за которым ее цепляли к боку большой ендовы. Марья вдруг поняла, почему его прозвали Культяпкой. Из рукавов его драного армяка вместо кистей рук торчали две культи. Но калека наловчился управляться без пальцев. Чарку с вином он поставил на землю, не пролив ни капли.
Горбун зашептал что-то, стараясь дотянуться до уха медведя.
– Новенькие? – пробасил Культяпка. – Пошто так поздно? До свету не управимся! Чего молчишь? Немой,
– Малоумный, – хихикнул горбун. – Так даже лучше. Бойкая девка будет за него просить милостыню.
– Буди пьяного! – распорядился Культяпка.
Горбун растолкал лежавшего на земле человека. Он вскрикивал во сне, брыкался, наконец сел у костра, уставившись на огонь. Постепенно его взгляд стал осмысленным, он потянулся к чарке. Культяпка прикрыл ее обрубком руки.
– Последняя! С утра тебя угощаю, пора и честь знать! Считай сам. Осьмуху вылакал, полуосьмуху тебе преподнес, а сейчас чарку.
– Ой, родненькие мои! Дозвольте последний раз на рассвет глянуть.
– Ты или решайся, или возвращай деньги, что истрачены на угощение.
Пьяный раскачивался в мучительном раздумье, потом безнадежно махнул рукой.
– Где мне взять на осьмуху и полуосьмуху? Ин пущай! Только дай хлебнуть!
Он перекрестился, залпом выпил чарку и свалился навзничь.
– Нагрел железо? – спросил Культяпка.
Горбун молча передал ему раскаленный прут, обернутый мокрой тряпкой. Культяпка зажал голову пьяного между коленей, ловко ухватил своими культями раскаленный прут и воткнул его в глазницу пьяному. Раздался жуткий вопль, слышный, наверное, на самой отдаленной башне Кремля. Но стрельцы привыкли к диким крикам, доносящимся по ночам с Красной площади. Никого не переполошил и второй вопль, раздавшийся, когда Культяпка воткнул раскаленный прут во второй глаз. Пьяный быстро задрыгал ногами, выгнулся всем телом, потом обмяк и только стонал протяжно.
– Готово! Прохворает пару недель, а потом води его по площадям, набивай суму. Пущай говорит, что потерял очи при осаде Смоленска, когда пороховой погреб взорвали. Щедрее подавать будут, – посоветовал Культяпка юному поводырю, закрывшему уши, чтобы не слышать ужасных стонов. – Да ты слышишь ли что? Перевяжи ему глаза тряпицей. Теперь ты, убогий. Поди сюды!
Культяпка ухватил обрубками рук государя, зажал его голову между ног.
– Давай второй прут!
Нищий намеревался ослепить государя. Марья бросилась на него с кулаками, но тут же одумалась. Где ей справиться с медведеподобным калекой. Он и без рук зашибет ее, а потом ослепит государя. Надобно придумать какую-то хитрость, потянуть время. Она крикнула:
– Погоди! Налей ему вина! Пущай забудется!
– Не поверит целовальник в долг, – пробасил Культяпка. – Денег требует.
Деньги! Вот незадача, нет с собой денег. Неужто от алтына зависит судьба государя? Неужто будут его называть Темным, как когда-то прозвали великого князя Василия, схваченного на богомолье у Троицы и ослепленного врагами?
Горбун подал товарищу раскаленный прут. Государь слабо вскрикнул, пытаясь высвободиться. И тут в голову Марьи пришла спасительная мысль. Она выхватила из-за пазухи ширинку – подарок, сделавший ее царицей.
– Погоди! – она замахала перед носом Культяпки жемчужным двуглавым орлом. – Есть на что купить вина.
Оба нищих уставились на драгоценную вещь, переливавшуюся перламутровым цветом в отблесках костра.
– Где украла? – сглотнув слюну горбун.
– Какое тебе дело? Возьмет целовальник?
– Возьмет! С превеликой радостью! Добрый жемчуг, сразу видно. Поди, у боярыни стащила?
Культяпка бережно принял своими культями ширинку, поднялся на ноги.
– Будет тебе жбан вина. Упьешься! – посулил он государю и скрылся в темноте.
Марья помогла подняться царю. Михаил Федорович тихо охал, потирая ушибленные места. По всему видать, они попали в руки таких нищих, которые людям очи ослепляют, руки скорчивают, а иные члены развращают, чтоб были прямые нищие. Надобно бежать скорее, пока не вернулся Культяпка.
Между тем горбун хлопотал над ослепленным, бормоча себе под нос:
– На рассвет он хотел взглянуть? Солнце встанет, брюхо голодом стянет. Не мил белый свет, коли хлебушка нет. Слепенького пожалеют, накормят и обогреют. В очах темно, зато брюхо полно!
Марья молча взяла государя под руку, тихонько повела его прочь от страшного места.
– Куда? – раздался окрик горбуна.
Он ухватил царя за рукав. Марья потянула к себе, государь тоже пытался освободиться от цепкой хватки. Но горбун оказался неожиданно сильным и после короткой борьбы подтащил их обратно к костру. Марья стояла, тяжело дыша и размышляя, как вырваться из рук нищего.
– Ты ведаешь ли, кто пред тобой? – грозно спросила она. – Государь всея Руси! Зри!
С этими словами она сорвала с царя ветхую однорядку, под которым скрывались царские одеяния. Горбун отшатнулся, перекрестил государя, словно ожидая, что он исчезнет как наваждение, и завопил громче ослепленного Культяпкой человека:
– Караул! Расстрига-кудесник восстал из мертвых! Царем обернулся!
С этими словами он побежал в сторону Алевизова рва, крича:
– Караул! Стрельцы, просыпайтесь! Расстрига в царя обернулся!
Избавившись от горбуна, государь и его невеста бросились наутек. Уже светало и в предрассветном небе виднелись силуэты затейливых куполов храма Покрова. Оказывается, до храма было рукой подать. Добежав до придела Василия Блаженного, они услышали, как со стрельницы Фроловской башни кто-то начал перекликаться с истошно вопящим горбуном.
– Пошто орешь как резанный?
– Караул! Расстрига ожил!
– Поди проспись, голь кабацкая!
– Бейте в набат! Самозванец объявился!
Не дожидаясь конца перепалки, Михаил и Марья закрыли на засов дверь. Марья прихватила с собой толстую восковую свечу, поставленную по обету над гробницей блаженного, мельком подумав, что нагоходец простит. Быстрее под каменную плиту. Она отцепила цепь, механизм сработал, с грохотом уронив плиту. Уф! Можно перевести дух. Теперь их не найдут и не поймают. Обратный путь показался короче. Пороховой погреб, потом колодец и вверх через сундук в подземелье Набатной башни. В углу палаты возился Дикий Заяц.