Любовь плохой женщины
Шрифт:
Что ж, когда он летел на самолете в предыдущий раз, с его умственными способностями да и с координацией все было в порядке. А нос и мочки ушей были розовее розового. Дочь миллионера с удовольствием выпила бы за это!
Поэтому Дэвид не отказался, когда к канапе с зернистой черной икрой ему было предложено шампанское известной марки, — невзирая на угрозу гипоксии.
Наоми Маркхем готовила по сборнику рецептов. Потому что по-другому она не умела. Об импровизации речи не было, поскольку кулинария оставалась для нее эзотерическим занятием, рецепт был мистикой, волшебным заклинанием,
Когда Наоми надела стеганые рукавицы, присела перед духовкой и вытянула противень с кастрюлей, она чувствовала себя домохозяйкой из телевизионной рекламы. Правда, если улыбающиеся, самоуверенные рекламные домохозяйки, идеально причесанные, предъявляли камере свои кулинарные и стоматологические шедевры, то Наоми ни за что не решилась бы показать всей стране свои макароны по-каталонски и измученное лицо. Она была уверена, что с макаронами что-то не так, но что именно и почему, она не знала. Они выглядели сухими, склеившимися, в них не было пышности и глянца, обещанных иллюстрацией.
«Я ничего не умею, — сказала она себе, сдаваясь. — Я ничего не умею. От меня нет совершенно никакой пользы».
И где же Алекс? Вот каждый раз так: когда она готовит что-нибудь особенное, он обязательно задерживается. Скорее всего, он зашел в паб. После работы он иногда заходил в «Анджел» выпить пинту-другую и поболтать с товарищами. Это было маленьким удовольствием в конце трудового дня, и Наоми знала, что обижаться здесь не на что. Однако обида исходила не из головы, она поднималась откуда-то из глубины, из недоброго и недостойного угла, непрошеная, настойчивая.
От хозяйственных хлопот Наоми разгорячилась и разволновалась, августовская духота тоже действовала на нее подавляюще. Несмотря на открытое окно, не чувствовалось ни ветерка, ни малейшего движения воздуха, ни единого поцелуя жизни между домом и садом. Листья не шевелились; они вяло свисали с веток.
Недостаток уверенности в себе проявлялся у Наоми очевиднее всего именно в вопросах домоводства. Она постоянно сверялась с инструкциями на банках, пакетах, коробках порошка, аэрозолях и флаконах; она до последней буквы следовала примерным меню на неделю, во всем полагаясь на книги; строго отмеряла указанное количество ингредиентов — столовую ложку этого, чашку того; к каждой новой задаче подходила со страхом неудачи; своим инстинктам не доверяла ни капли. Наоми была озабочена предписанной температурой воды, точным размером кубиков моркови. Вероятно, она была единственным человеком в мире, который при нарезке кабачка для жюльена пользовался спичкой в качестве мерки.
Ну а потом, когда ничего не получалось как надо, когда раковина расцветала мыльной пеной, соус съеживался до кукольных порций, а суфле превращалось в лепешку, она корила себя не за отсутствие самостоятельности, не за нехватку здравого смысла, а за неспособность точно следовать рецепту.
Все это оказывало на Наоми такое парализующее действие, что элементарное заваривание чая превращалось для нее в длительный и утомительный процесс. Поэтому приготовление макарон по-каталонски вовсе не было простой задачей.
Наоми достала из ящика ложку, проткнула почерневшую корочку из тертого сыра, отчего изнутри вырвалась ароматная струя пара, и стала ковыряться в макаронах. Отдельные макаронины запеклись и стали
Слишком часто во внутренних диалогах Наоми ее собеседники простирались перед ней ниц и признавались в ужасных несправедливостях, содеянных ими по отношению к ней, несчастной Наоми. Если бы Наоми попросили обратиться к миру с одной-единственной фразой, она бы сказала: «Извинитесь!» Но те люди, которые действительно были к ней несправедливы — ее отец, ее мать, дядя Хью, — не были способны на искреннее раскаяние, и поэтому за всех приходилось расплачиваться хорошим людям вроде Алекса.
Огорченная неудачей с макаронами и опозданием своего любимого, которому следовало быть рядом в трудную для нее минуту, Наоми ушла в ванную комнату. Там она набрала себе ванну, добавила туда лимонного масла, подобрала волосы и заколола их в нескольких местах и потом грациозно опустилась в теплую воду.
Здесь Алекс и нашел ее получасом позже. К этому времени она уже выглядела и чувствовала себя как ребенок, отупевший от слишком долгого сидения перед телевизором. Несмотря на бесконечное жужжание вентилятора, тесная ванная была наполнена паром, который, конденсируясь, бежал ручейками по холодным, твердым кафельным и зеркальным поверхностям.
— Что случилось? — спросила Наоми заплетающимся языком. Она подбирала волосы, прядка за прядкой ускользающие из заколок. — Ты ходил пить с Питером, да?
Выражение «ходил пить» почему-то рассердило Алекса (возможно, из-за того, что в такой формулировке его основным мотивом становился алкоголь). Но в любом случае он не был в пабе.
— Ничего не случилось, — коротко сказал он и, тяжело опустившись на край ванны, сполоснул руки, что в свою очередь вызвало недовольство Наоми. Она была бы счастлива, если бы он целиком забрался к ней в ванную, она бы обрадовалась, если бы он снял рубашку и джинсы, осторожно вступил бы в воду, подвинул бы ее колени, чтобы освободить себе место. Но это бездумное ополаскивание рук было каким-то безличным и даже гигиенически-туалетным. А потом, хотя Алекс и взглянул на нее, глаза его задержались на ней оскорбительно короткое время, как будто он думал о чем-то совсем другом. И в голове Наоми возникла некрасивая фраза: «Он моет об меня руки».
— В чем дело? — спросила она с тревогой, охотясь за неуловимым мылом, которое выскальзывало из ее рук. — Что тебя задержало? — И тут же, не подумав, не успев интонацией прикрыть смысл слов, добавила без намека на кротость: — Я приготовила ужин, но, боюсь, он уже испорчен.
— Я ездил в Тутинг. — Алекс встал и показал Наоми свою широкую спину в бледно-голубой рубашке, свободно висящей вокруг узкой талии. Пальцами он протер окошко в запотевшем зеркале: оттуда на них двоих смотрел незнакомый Алекс Гарви.