Любовь плохой женщины
Шрифт:
В воздухе отчетливо чувствовался сладковатый запах начинающегося гниения — первый признак того, подумала с горечью Кейт, что год был на исходе.
Фальшиво напевая, она зачерпнула лейкой мутной дождевой воды из бочки, освежила черенки вейгелы, которые только что высадила, потом вытерла об себя мокрые руки. Кейт была довольна. Было так приятно находиться здесь, в Копперфилдсе, без помех ковыряться в полуразрушенной теплице (первый же более-менее сильный порыв снес бы ее до основания), соприкасаться с природой, приумножать жизнь.
Кейт успевала сделать гораздо больше, когда рядом не было Джеральдин. Обычно же Джеральдин хвостиком следовала за Кейт, без умолку тараторила о цветовых пятнах («Лаватера создаст здесь отличное цветовое пятно») и об инфекциях или придумывала для Кейт все новые и новые задания, когда еще не были закончены текущие дела, чтобы та отрабатывала каждый пенс.
А сейчас Кейт казалось, что здесь никто, кроме нее, никогда не бывал. В окружении растений и их паразитов на нее снизошло ощущение давно прошедших дней, когда на этой земле стояло аббатство, как будто в этой теплице странным образом законсервировался кусочек истории. И, разумеется, древний фунт и сплетения корней действительно хранили в себе память о прошлом.
Кейт так углубилась в размышления, так увлеклась черенками, что не слышала ни рычания двигателя подъехавшей машины, ни хруста мелкой гальки, брызнувшей из-под колес на повороте подъездной аллеи.
И вот на лужайке появился Джон. Он огляделся, увидел Кейт и пошел к теплице. Остановясь перед дверью, он стал дергать за ручку. У него часто возникали проблемы с открыванием дверей: он толкал, когда надо было тянуть на себя, он застревал при входе или выходе из магазина, вызывая смех у окружающих своей неловкостью. Кейт не засмеялась. Она просто улыбнулась и подняла в знак приветствия совок, но не пошевелилась, чтобы помочь ему, потому что не была рада его вторжению. Потом она взяла в руки один из цветочных горшков и с отвращением увидела, что там приютилась жирная личинка размером с ее большой палец.
Мгновение спустя дверная ручка вырвалась из руки Джона, и из теплицы вылетела Кейт с искаженным лицом. С воплем «Фу, какая гадость!» она выбросила противное существо вместе с горшком в заросли щавеля и крапивы.
— Что там такое? — спросил Джон, немного испугавшись.
— Какой-то гад. — Кейт вздрогнула и обхватила себя руками. — Обычно я их не боюсь. Ко всему ведь можно привыкнуть. Но это был какой-то гигант. Даже не знаю, что это такое. Может, яйцо гигантского муравья?
— Или яичко мелкого мужчины? — предположил Джон.
— Вряд ли. — Кейт рассмеялась, не ожидая от него такой шутки. Удивление заставило ее по-новому взглянуть на Джона: высокого, худого, ссутулившегося под грузом тревог мужчину с залысинами и мягким интеллигентным взглядом. Назвать его привлекательным мешало только отсутствие уверенности в себе. Однако откуда ему было черпать самоуверенность, если он не считал себя симпатичным? Это был порочный круг, как выразилась бы Джеральдин.
— Уже поздно, Кейт, — заботливо заметил Джон.
— Поздно? А который час? — Кейт подняла руку, словно собиралась взглянуть на часы, хотя знала, что они лежали на кухне возле раковины (на загорелой коже запястья остался их бледный фантом).
— Думаю, не меньше половины восьмого.
— Батюшки! — Кейт собиралась закончить в шесть. Хотя какое это имело значение? Спешить домой было незачем. Никто не ожидал с тревогой ее возвращения.
— Может, выпьешь чего-нибудь на дорожку?
— Хм, пожалуй. Да, с удовольствием. Вот только закончу с этим.
В ее облике было столько силы, столько живучести. И никакой слезливости или нытья. Ему нравились ее огрубевшие пальцы, ее грязные и обломанные ногти, ее аура очень женского тепла, капельки пота на верхней губе. А румянец на ее щеках Джон принял за следствие сексуального возбуждения (правда, ошибочно).
Джон снял пиджак и повесил его на дверь. Так он чувствовал себя смелее. Он расправил плечи, выпрямился — его сутулость исчезла — и застенчиво кашлянул.
— В детстве, — сказал он, — я носил очки в розовой оправе и розовую пластиковую накладку на одном глазу, чтобы исправить страбизм. То есть косоглазие. Я косил. Еще я был слишком тощим — и не поправился до сих пор. И у меня была «куриная грудь». Мускулы на мне не росли. Спортом я не занимался из-за астмы. Моя мать писала записки директору школу, объясняя, что у меня хрупкое здоровье. Меня дразнили очкариком и другими прозвищами. Как ты понимаешь, я не пользовался большой популярностью.
У женщин я никогда не имел успеха. Я женился на Джеральдин только потому, что она сказала мне это сделать. Мои дети презирают меня. По крайней мере, сын. На прошлой неделе я провинился — пришел домой пьяным. Но в остальном все это время я был хоть и не самым интересным, но безупречным мужем.
Во мне нет ничего творческого, и я почти ничего не умею делать руками. У меня нет слуха. Боюсь, в качестве любовника я буду представлять жалкое зрелище. «Я не говорун / И светским языком владею плохо» [47] . Но я обожаю тебя с первого дня нашего знакомства. Мне потребовалось двадцать лет, чтобы найти в себе смелость сказать тебе об этом. А теперь скажи, пожалуйста, ради бога, пойдешь ли ты со мной в постель?
47
Цитата из трагедии «Отелло» Уильяма Шекспира в переводе Бориса Пастернака.
Ну и что могла ответить на это Кейт? Она сказала: «Да».
Глава восьмая
— Это глупо, — вздохнула Кейт.
— Не говори так. — Джон сел перед ней на колени, покачиваясь на пружинистом матрасе, взял ее стопу, изучил подошву с несмываемо черными подушечками пальцев и пяткой, потом уткнулся лицом в розовый подъем и прикусил его зубами. Глупость была понятием из арсенала Джеральдин. Ее мир переполняли глупые люди. Очередь из претендентов на обвинение в глупости со стороны Джеральдин трижды обегала вокруг квартала. Среди великого множества заслуживших ее порицание были те, кто покупал туалетную бумагу по два рулона, а не в экономичной упаковке из двенадцати рулонов; те, кто гулял всю ночь, так что наутро были ни на что не способны; те, кто в ресторанах наедался хлебом и потом не мог доесть десерт; те, кто голосовал за лейбористов, и те, кто баловался с оккультизмом. Глупыми были все те люди, которые поступали не так, как Джеральдин.