Любовь по требованию и без...
Шрифт:
Представив эпическую картину, как Эрик запихивает сопротивляющуюся Марьяну в багажник своего джипа, я хрюкнула от смеха. Потом еще раз хрюкнула, погромче. Пока меня не начало мелко трясти, от еле сдерживаемого хохота.
– Ты чего ржешь?! – вызверилась Маря.
– Представляю…, - проквакала я между приступами смеха.
– Ты!… Да ты!... Сучка!! – выкрикнула Маря, сжимая могучие кулаки возле моего лица. И вдруг тоже хрюкнула.
Отступила, зажала рот ладонями и выпучила глаза, наливаясь краснотой.
Сквозь
И, наконец, не выдержав, она плюхнулась на табуретку и начала всхлипывать от смеха.
– Девочки, у вас все нормально? – заглянул в кухню Игорек.
Оглядел нас, почесал в затылке и прокричал в сторону гостиной:
– Им просто весело.
Через пол часа, когда бутерброды были сделаны и отданы мужикам, закрывшимся в библиотеке на совещание, Маря сидела за кухонным столом, и шмыгая носом, с подозрением меня рассматривала.
– Изменилась ты как-то, Снежанка. Я тебя не видела-то всего ничего, а ты совсем другая стала.
Я пожала плечами и философски ответила:
– Жизнь у меня теперь такая, что меняться приходится.
– А у тебя с Эриком этим серьезно, что-ль? – подруга прищурила глаза, словно пытаясь пробраться мне внутрь черепной коробки и понять, что там лежит.
– А у тебя с Игорем? – поинтересовалась я в ответ.
Маря от моего вопроса густо порозовела и заерзала на жалобно хрустнувшем стуле.
– Нет у нас ничего, - зарычала недовольно. – Я Сережу люблю. И не говори, что я дура, - вскинула на меня недобрые глаза.
Я только молча пожала плечами и уткнулась в свою чашку с чаем.
Куда уж мне кого-то дурой считать, если сама увязла в мужчине, от которого мне бежать надо как можно дальше.
Он сын моего покойного мужа, мой пасынок, с которым я изменяла его отцу. Хотим мы этого или нет, но это обстоятельство всегда будет стоять между нами.
Это, и еще то, что я собиралась убить его отца. Жаль, не успела… Кто-то меня опередил.
Дверь кухни распахнулась и на пороге возник Игорь. Подмигнул мне и скомандовал:
– Марьяна, поехали. Шустренько собирайся, надо выбираться из этой глуши пока светло. А то тут по ночам неспокойно, хищники бродят.
А Маря ничего, и не поморщилась даже – послушно встала и пошла одеваться. У меня аж рот открылся от удивления, как это у Игорька ловко получилось.
– Снежанка, ты прости меня, ладно?
– зашептала мне на ухо Маря в прихожей. – Ты же моя самая-самая подруга. А я дура толстая.
– Дура, - подтвердила я.
– Прощаю.
Громыхнули, закрываясь ворота. Отрезали от меня мигнувшие стоп-сигналы внедорожника Игорька.
И я вдруг поняла, что вряд ли захочу в ближайшее время снова встретиться с Марьяной. Словно то, что недавно произошло между нами разнесло нас на такое расстояние, что ни на каком автомобиле его не одолеешь, ни на каком самолете не пролетишь. Пожалуй, прощай, Маря.
– А ты чего здесь торчишь? – сдерживая горькие слезы, так и норовившие пролиться, я окрысилась на Сашку, подпирающего стену за моей спиной. – Тебе домой не пора ехать?
– Я у вас погостить решил, - братец довольно заулыбался. – Эрик меня пригласил, а то мне жить негде.
– Квартира родителей свободна – живи сколько хочешь.
– Спасибо, нажился. Больше не хочу, - оскалил он зубы в злой усмешке.
– Продай тогда, если она тебе не нужна.
– Как ты можешь такое предлагать, сестрица! – он закривлялся, протянул глумливым голосом:
– Это же память о нашем с тобой счастливом детстве. Я в этой квартире каждый угол знаю, об который меня папаша наш головой бил. Каждую стенку, в которую меня спиной впечатывал, когда уму-разуму учил. Каждую батарею, к которой привязывал и часами держал, не пуская даже в туалет, если считал, что я провинился.
Нет уж, такое продавать нельзя. Если у меня когда-то будут дети и начнут меня чем-нибудь бесить, я буду в эту квартирку приезжать. Вспоминать, что чувствовал, когда этот урод моим воспитанием занимался.
Он замолчал, глядя куда-то поверх моей головы и не двигаясь. Только широкая грудь тяжело ходила под толстым свитером.
– Нет, сестренка, нельзя такую память уничтожать, - отмер, наконец.
Перевел на меня взгляд и с ненавистью процедил:
– Тебе ведь тоже надо помнить, как папаша к тебе по ночам шлялся. Как лапал тебя, зажимая в углах все той же квартиры. И постоянно требовал, чтобы ты его любила.
Ты ведь тоже не хочешь об этом забывать, а Снежиночка? Ведь только этой ненавистью живешь, и ничем другим. Ничего больше в тебе нет, никаких других чувств. Даже если ты изображаешь любовь, в тебе ее нет. Все свободное место ненавистью занято.
Я стояла и слушала, глядя в искаженное злостью лицо брата. Пыталась открыть рот и сказать, чтобы он заткнулся, и не могла. Почему-то тело отказывалось меня слушаться, застыв камнем. Только в ушах отчаянно билась кровь, заглушая все остальные звуки.
– Или ты закроешь свою пасть, или пойдешь сейчас нахуй. Ты, блядь, не видишь, она уже зеленая стоит! Сейчас в обморок хлопнется, - оборвал Сашкин монолог голос Эрика."Откуда он взялся, его же не было? Сколько успел услышать?" - Я попыталась заставить свое тело двигаться. Мне уйти бы... Одной побыть.
Ноздрей коснулся аромат Эрика, совсем близко, а следом он подхватил меня на руки. Прижал, как маленькую, к груди и понес по лестнице наверх. В спальне осторожно, словно боялся разбить, положил на кровать и принялся стаскивать с меня одежду.