Любовь под развесистой клюквой
Шрифт:
– Где тебя носит? Ты что себе вообразила вообще?! Ты хоть понимаешь, что ты – серьезная, замужняя дама, а не девчонка какая-то! – накинулся он на нее прямо с порога. – Ты помнишь, что у тебя дома муж?!
– Гена, ну сколько можно играть в «маму с папой»? – устало отмахнулась Тоня. – Мы же решили – ты живешь с Лалой. И вы только временно находитесь здесь, потому что у вас ремонт.
– Я просил уже, кажется, никакой Лалы при мне не упоминать! – рявкнул супруг. – У нас своя, крепкая, прочная семья! Ты, я, дочь! И никакой Лалы!
– Ты ужинал? Там я приготовила, – прервала
– Да при чем здесь ужин! – взвился Гена. – Ты посмотри на себя! Ты...
Пылкую речь трепетного супруга прервала телефонная трель.
– Алло! – рыкнул он, но тут же голос его сделался медовым. – Лютик? Ну что ты! Я совсем не дома... да нет же, я просто на минутку забежал переодеться. Что ты говоришь? Сам Аркадьев? Ставит нам румбу? Ну это ж... Это ж... Да бегу я! Немедленно ловлю такси и лечу!
И Генаша, схватив курточку, вынесся в подъезд.
– А начинал так красиво, – высунула из своей комнаты мордашку Ариша, увидела новую прическу матери и даже завизжала от восторга:
– Маманя-я-я!!! Какая ты у меня классная сделалась! Взяла, лет десять – дынц! И скинула!
– Ага, скинула... Погоди-ка, я не понимаю, – растерянно заморгала Тоня. – У него что, еще теперь и Лютик какой-то появился, у отца-то?
– Мам, ну это он так нежно называет Клавку! – фыркнула дочь. – Лютик, а потом еще Люлёк, Лапик и Лосик. Мам, а Лосик почему? Это же лось, да? Хотя, если посмотреть на Клавкино лицо, он, пожалуй, прав.
– И ничего не прав, – строго сверкнула глазами мать. – У лося лицо длинное, а у Клавы... у нее круглая мордочка, как у старой обезьяны. И вообще, не смей дразнить людей! Это некрасиво!
Дочь не слишком испугалась матушки, вприпрыжку побежала на кухню и оттуда закричала:
– Мам! Тебе теть Марина звонила. Я сказала, что ты пошла в магазин, потом перезвонишь!
– Молодец, – села рядом с дочерью Тоня. – Котлету-то подогрей, дай-ка я сама.
– Мам, а ты с этим мужчиной была, да? – спросила Аришка, глядя на мать горящими глазами.
– Ну почему обязательно с этим? – возмутилась она, но, поняв, что ляпнула что-то не то, поправилась: – Я имею в виду, что ты совсем не о том думаешь. Я была... да, я там была, но я просто познакомила его с Матвеем.
– С нашим Матюшей? – обрадовалась Аришка. – Ну и как они? Подружились?
– А чего им не подружиться, общались нормально, мне даже показалось, что на одной волне.
– Конечно! Нашему Матюше в родственники куда больше подойдет этот твой новый Землянин, чем наш папик!
– Ариша! – строго прикрикнула мать. – Он же твой отец! Как ты можешь?
– А ты моя мать! И мне надоело слушать, как он тебя все Тонна да Тонна, а свое чучело – то Лютик, то Лосик! Тьфу! И меня без конца – Бочка да Газмяс!
– Он же любя, дурочка, – фальшиво рассмеялась Тоня.
Но Аришка не купилась.
– Лучше уж вообще никакой любви, мамочка, чем такая, с обзывательствами! У меня, чтоб ты знала, и комплекс неполноценности развиться может! Или депрессия какая-нибудь. А что? Сейчас у всех западных звезд самая распространенная болезнь. Чуть что не понравилось – все, депрессуха! Главное – никаких тебе анализов, градусников. Морду сквасил и можешь не ходить ни на работу, ни в школу. А потому что у тебя тяжкий недуг! Мам... я чего-то... точно! Чувствую – начинается. Тем более что у нас еще и сочинение завтра. «Как я провел лето». Нет, у меня определенно – депрессия! – Девчонка положила руку на лоб и медленно побрела к кровати, совсем угасающим голосом прошептав: – Мам, я сегодня ужинать не буду, так не можется...
И все же с депрессией как-то не сложилось. Аришке позвонили, и она унеслась, мазнув на себя капельку материных духов.
– Ариша! Постой! А как же недуг? – успела крикнуть вслед дочери Тоня.
– Мам, в другой раз, вечером, – отмахнулась притворщица. – А сейчас ну просто никак. И все-таки не перевелись еще богатыри на земле русской! Которым только крепеньких подруг подавай! Это я о Ваське.
Оставшись одна, Тоня перемыла посуду и призадумалась. Конечно, и сегодня все было замечательно, но какой-то мерзкий червяк грыз душу и не давал чувствовать себя счастливой.
И она даже знала почему. Геннадий прав. Она замужняя женщина, у нее муж – пусть не совсем верный, пусть легкомысленный и ветреный, но он мужчина. И им измены прощать как-то принято, а она? Уж на что Генаша пустоголовый... ах ты боже мой, нельзя же так о муже! Да дело не в этом. Ее переменчивый супруг и тот сегодня решил что-то скрепить, связать, как-то склеить надломившиеся отношения, а она? Вместо того чтобы сидеть, страдать и думать, как все уладить, чем снова заманить в семью гулящего мужа, она сама ринулась во все тяжкие! Нет, еще, конечно, не совсем, но... Глеб ей нравился. И если бы он только захотел, она бы его даже полюбила. Сильно! Горячо! Отчаянно! Как в последний раз! А может, это и есть последний, кто знает... И все же... так жить нельзя. Судьба ее строго накажет. Тоня же не глупая, она прекрасно понимает – такому, как Глеб, нужна другая женщина: уверенная в себе, сильная, ироничная, красивая.
Тоня подошла к зеркалу. Конечно, с новой прической она похорошела. Да и наряды у нее кое-какие имеются. Правда, она их покупала неизвестно когда, но надевала-то всего несколько раз. Не износились еще, а вот из моды уже вышли, надо новые. Хоть кофточку какую-нибудь, брючки-то, они все на одно лицо, что старые, что новые... Или не стоит? Меньше соблазнов будет. Осядет дома, станет думать о Гене, устроит ему ужин при свечах...
Муж заявился поздно ночью, и все желание готовить ему романтичный ужин испарилось, точно утренний туман. Гена снова пришел с Лалой, и Тоня долго могла слышать их воркование.
На следующий день, чтобы не томить себя ожиданием вечера, Тоня отправилась на работу.
– Тонька! – ахнула подруга. – Ну ты даешь! Каждый день что-то с головой вытворяешь! А тебе идет! Где стриглась? У своего мастера?
– Откуда у меня свой мастер-то? В парикмахерскую рядом с домом зашла, там мне все и сделали, – объяснила Тоня.
– А как твоему инопланетянину? Понравилось?
– Он как раз Землянин, – засмеялась Тоня. – И его мнением я не интересовалась. Ой, Маринка, сейчас народ пойдет, а у меня еще товар не разложен!