Любовь, смерть и роботы. Часть 1
Шрифт:
— Черт! Назад! Назад! Назад!
Флинн оттолкнул археолога назад, пытаясь развернуть его. Академик, непривычный к какой-либо физической активности, более напряженной, чем поиск книги на верхней полке, потерял равновесие и рухнул на землю прямо в ноги Флинна. Флинн опрокинулся навзничь, и археолог и телохранитель запутались в месиве размахивающих рук и ног.
Флинн высвободился и откатился назад, вскочил и одним плавным движением выхватил "Глок". Он знал, что это не остановит смеющееся, измазанное кровью чудовище, но, по крайней мере, это может снова немного замедлить ублюдка.
Археолог превратился в эмбрион и лежал, свернувшись калачиком на полу, хныча,
Пошел он к черту. Сосредоточься на цели. Глаза Флинна сузились, и он нажал на спусковой крючок. Раздались два выстрела, и монстр коротко дернулся. Затем на третьем нажатии Глок, обычно отличающийся надежностью, не сделал ничего, кроме издевательского щелчка.
— Черт! — память дала ему пощечину. Ранее он разрядил большую часть обоймы в ублюдка в коридоре. — Черт, черт, черт!
Большинство людей возмутились бы тем фактом, что обойма была пуста, и нажимали на спусковой крючок снова и снова, как будто это действие волшебным образом перенесло бы какой-нибудь запасной боеприпас с неба в оружие. Флинн провел шесть лет в спецназе. Он был в тылу врага больше времени, чем сам враг. Так что он знал лучше. Обойма была пуста; не вздумай отрицать чертовски очевидное, просто перезаряди, взводи и стреляй. Флинн выбросил пустую обойму и пошарил в кармане жилета в поисках новой, не обращая внимания на старый магазин, который со стуком ударился о камни. Обычно он мог перезарядить оружие и снова начать стрелять за долю секунды. Поставь его против кучки воющих афганцев, вооруженных клакерами, плохой личной гигиеной и злыми намерениями, и это была бы прогулка в парке. Но это? Это хохочущее, кудахчущее чудовище? Это привело его в замешательство.
Поэтому он сделал немыслимое.
Он выронил чертову обойму.
Время продемонстрировало всю концепцию "текучести" в великолепном техническом цвете и замедлилось до ползания. Человек и монстр наблюдали, как обойма падает, словно в замедленной съемке, мимолетные, мелькающие отблески патронов с наконечниками пуль, подчеркнутые матовой чернотой обоймы. Обойма ударилась концом о пол, отскочила и развернулась в воздухе на триста шестьдесят градусов, один патрон выскочил из нее и полетел под прямым углом влево. Затем обойма и одинокий патрон с грохотом упали на камень, патрон один раз подпрыгнул и, наконец, остановился. Заблудившийся магазин откатился в темноту, затерявшись в тенях.
Флинн оторвал взгляд от этого зрелища и снова сосредоточился на ухмыляющемся лице монстра. Он знал, не так ли? Вкрадчивый, ухмыляющийся ублюдок! Он просто чертовски хорошо знал, что это была последняя запасная обойма Флинна. Он, блядь, знал.
Флинн был полон решимости пасть в бою. Он засунул "Глок-17" обратно за пояс и вытащил свой надежный "Блэкхок" из раскрывающейся ножной кобуры, которую он любил называть домом. Ни один уважающий себя спецназовец не был бы пойман мертвым без одной из этих чернокожих красавиц. Шестидюймовое симметричное лезвие было из прецизионно отшлифованной стали D-2. Он прорезал кожу, кости и плоть, и не различал живых, мертвых или нежить. Перевернув нож так, чтобы лезвие легло ребром на внутреннюю сторону предплечья и было скрыто от взгляда монстра, Флинн улыбнулся монстру в ответ, как человек, которому нечего терять, кроме своей жизни.
— Хочешь потанцевать, "трахни чокнутых", а? — Он поманил тварь вытянутой левой рукой. — Давай, ты, уродливый ублюдок! Давай сделаем это, давай, блядь, потанцуем! Давай же!
Он знал, что это безнадежно.
Он знал, что проиграет. И это поражение означало смерть. Плохо.
Он знал, что как только этот кудахчущий, хохочущий биполярный сукин сын снова впадет в черную злость и кровожадную ярость, он столкнется с врагом, чья жестокость была за пределами всякого понимания. Дикость такого уровня делала противника практически непобедимым. Он видел, как быстро эта штука выскочила из камеры. Ничто из того, с чем Флинн когда-либо сталкивался, не двигалось так быстро. Его единственным утешением было то, что, пока мистер Бити будет занят с ним, это даст археологу шанс уйти от опасности, по крайней мере, на несколько мгновений. Но этого может оказаться достаточно.
Может показаться, что Флинн мало уважал своего подопечного, но он был хорошим человеком. А хорошие люди заботятся о тех, кто не может постоять за себя…
Чудовище прекратило свое безумное кудахтанье. В нем снова горел голод. И на этот раз он жаждал крови воина, а не кричащего, писающего мальчика. Он хотел крови, наполненной страстью и огнем. Кровь, пролитая на поле боя. Кровь, которая пела для него, как военная труба. Кровь солдата. Он мог чувствовать, как бьется сердце мужчины, медленный, устойчивый ритм, а не привычный бешеный стук, который обычно демонстрировали его жертвы. Ах, восхитительно! Настоящий, закаленный в боях воин. Они всегда доставляли наибольшее удовлетворение, особенно в самом конце, когда понимали, что проиграли свой последний бой.
Это также дало бы Черному Принцу представление о современной боевой тактике. Он знал, что способен разорвать солдата на куски так же легко, как раньше сожрал визжащего мальчишку. Но он хотел "танцевать", как сказал насмешливый солдат. Он хотел посмотреть, в каком "танце" участвовали эти современные воины, и как все изменилось за те пятьсот лет, что он был заперт в своей вонючей камере.
Но голод был также силен. Он заполнил существо. Он поглощал каждую клеточку своего существа.
Пора кормиться…
Черный Принц изогнулся, готовый прыгнуть. Солдат был уверен, что нанесет несколько ударов, прежде чем погибнет, но краткие проблески мимолетной боли напомнят Черному Принцу, что он жив. Бесплатно. И местные снова будут его бояться! Зверь согнул свои когтистые пальцы. Длинные пожелтевшие ногти заострились в свирепые клинки. Костяшки пальцев были отчетливыми и узловатыми, как сучки на стволе дерева. Сухожилия, похожие на струны, змеились по тыльной стороне его ладоней и поднимались вверх по его рукам. Он раскинул руки, запрокинул голову и взревел — крик неповиновения тем, кто засадил его в тюрьму и морил голодом все эти годы. Они ушли. Просто пыль и пепел. Трупы для червей. Но Влад? Ах, Влад. Он был здесь. Он выжил! И теперь он снова мог питаться кровью солдата. Он не торопясь двинулся навстречу своему противнику, из его горла вырвалось низкое рычание. Его прервало тихое мяуканье. Существо остановилось как вкопанное. Его налитые кровью глаза расширились от ужаса, и он завизжал — звук был таким пронзительным, что его человеческий противник отшатнулся и закрыл уши. Визг продолжался и продолжался, отражаясь от стен коридоров и отдаваясь эхом по цитадели, сворачиваясь и удваиваясь.
Маленький пятнистый кот безмятежно сидел посреди коридора, небрежно изучая его. Тощее животное было одним из сотен диких кошек, населявших цитадель. Пока стояли каменные стены, кошки были там. Они служили практической цели тем, что держали под контролем крыс и мышей. Но жители деревни, казалось, испытывали особое почтение к паршивым существам, оставляя для них еду и молоко и наказывая любого, у кого могло возникнуть искушение мимоходом пнуть одну из кошек. Кошки в этой части Турции были почти священными.