Любовь священна
Шрифт:
Они уже почти поднялись на самый верх, когда Николай Власов вдруг остановился у двери высокого дома, в котором не было окон. Он три раза постучал, и вскоре дверь открылась. Власов обратился к слуге по-арабски, тот жестом пригласил их войти и плотно закрыл за ними дверь.
Они прошли несколькими темными коридорами, потом через двор, где в каменном бассейне журчал небольшой фонтанчик. Слуга взял у герцога головной убор и плащ, и они вошли в комнату, где человек двадцать арабов среднего возраста лежали на низких диванах, стоящих вдоль трех стен комнаты: четвертая стена была украшена дорогим
Герцог подумал, что здесь, видимо, обсуждается купля-продажа рабов. Шейхи не переговаривались в ожидании, что же будет дальше. Герцог и Николай Власов тоже хранили молчание.
После них больше никто не пришел, и, казалось, комната была переполнена, а все диваны заняты.
По пушистому ковру прохаживался человек, который, вероятно, был патроном. Он сначала по-арабски, затем по-французски сказал, что, хотя и пригласил сюда своих клиентов сегодня вечером, но полагает, что девушки, которых они сегодня увидят, пробудут на его попечении по крайней мере еще несколько дней, потому что их только что привезли в Алжир, и они еще не обучены и не до конца понимают, где находятся.
— Значит, их накачали наркотиками, когда сюда отправляли! — шепнул Николай Власов герцогу.
— Что он имеет в виду, говоря, что они не обучены? — поинтересовался герцог.
— То, что он еще не преподал им правил эротических отношений, которые теперь станут их профессией.
Патрон просил снисхождения у своих именитых гостей, хотя был уверен, что их весьма позабавит эта его игра в учителя.
Шейхи тихо зашептались, и патрон что-то очень резко добавил по-арабски, но что именно герцог, разумеется, не понял, да и не особенно жалел об этом.
По сигналу патрона два евнуха вывели девушек на помост. Один из них шел впереди, другой замыкал шествие. Герцог сразу догадался, что это не только мешало девушкам убежать, но и покупатели не могли уйти со своим живым приобретением, не заплатив. Он сидел рядом с так называемым помостом и мог видеть девушек лучше, чем все присутствующие в комнате.
Они были очень молоды, и все их одеяние состояло из расшитых золотом тонких газовых покрывал до колен, не скрывающих, конечно, их наготу.
Девушки стояли неподвижно, как их, вероятно, научили, и герцог насчитал, что их было десять, в то время как покупателей было вдвое больше. Это, конечно, предвещало бурную схватку на торгах, что очевидно и нужно было патрону.
В трех девушках герцог безошибочно угадал немок по их пышным бюстам и очень светлым волосам. И хотя в Германии они явно не занимали высокого положения в обществе, их красота не могла ускользнуть от мужского глаза.
Две были датчанки или шведки, одна голландка, две армянки, но внимание Этерстона привлекла девушка, которую он заметил несколько позже. Она стояла ближе всех к герцогу, тем не менее он не сразу обратил на нее внимание, так как голова ее понуро склонялась к груди, а на лицо ниспадали длинные светлые волосы. Евнух что-то очень резко сказал ей, и герцог заметил, что она вся задрожала, хотя все-таки усилием воли подняла голову и старалась прямо смотреть вперед.
Глаза девушки были полны ужаса, и только сейчас, сам не понимая почему, Этерстон догадался, что она англичанка. Она была гораздо тоньше и изящнее остальных девушек и обладала какой-то особой грацией, отличающей ее от плотных, коренастых немок, стоящих на другом конце помоста. У нее было лицо сердцеобразной формы, маленький прямой нос и четко очерченные чувственные губы. Даже невооруженным глазом можно было заметить, что она принадлежала к совершенно иному классу, нежели остальные женщины.
Затем Этерстон заметил еще одно отличие, вначале ускользнувшее от его глаз. Дело в том, что зрачки остальных девяти девушек были расширены, и глаза их казались почти черными от наркотиков, тогда как англичанка, как стало ясно герцогу, еще не успела испробовать опасного зелья.
Он пытался догадаться, как же она попала на невольничий рынок. Девушка была очень молода, и, чем больше герцог смотрел на нее, тем более убеждался, что происходила она из благородной семьи.
Немка и голландка, вероятно, были из прислуги, армянки и ливанки обладали неким шармом, позволяющим думать, что они, может быть, даже пробовали свои силы на сцене, пока их не заманили или помимо их воли не вывезли в Алжир. Одна армянка смотрела вызывающе-смело, ливанка, скорее всего, не отличалась большим умом и с трудом сдерживалась, чтобы не захихикать. Она, однако, была довольно миловидна и, кроме того, могла привлечь арабов своим пышным бюстом.
Взгляд герцога снова остановился на англичанке, и в это время патрон вышел вперед и сказал, что будет предлагать девушек по очереди, и обладателем рабыни станет тот, кто сможет как можно дороже заплатить.
— Разрешите мне, однако, напомнить вам, господа, что женщина не должна отлучаться из этого дома. Она будет вашей, пока вы этого хотите. Потом вы можете перепродать ее.
Шейхи начали ворчать, ведь правила эти были прекрасно известны, и не стоило лишний раз тратить время на ненужные разъяснения.
— Ну что же, начнем торги? — спросил патрон.
Старик, сидевший в дальнем конце комнаты, осведомился, нельзя ли сначала посмотреть девушек поближе.
— Я хочу знать, что я покупаю! — резко сказал он.
Патрон разрешил всем желающим подойти к девушкам, которых они намеревались купить, запретив им, однако, прикасаться к будущим рабыням и вступать с ними в разговоры.
Старик, попросивший позволения получше рассмотреть девушек, встал и прошел через всю комнату. Герцог понял, что шейх страдал очень распространенной в Африке болезнью глаз, и сразу догадался, почему ему было трудно рассмотреть «товар» на расстоянии.
Этерстон подождал, пока полдюжины мужчин рассматривали девушек, словно животных, вглядываясь в их тела, покрытые прозрачными газовыми покрывалами. Потом и он поднялся с дивана и, к немалому удивлению Николая Власова, подошел к англичанке. Герцог посмотрел на нее, она на него. Подобного выражения лица он еще не видел ни у одной женщины. Девушка вначале отшатнулась, по что-то в облике Этерстона внушило ей доверие, и она почти неслышно прошептала по-английски:
— Спасите… меня! Спасите… меня!