Любовь танцовщицы
Шрифт:
– Пусти, - прохрипела я, болтаясь в его руках, как тряпичная кукла.
– Пусти, сука.
Он снова ударил. Легко, не напрягаясь. Даже без какой-либо гримасы злости или ненависти. На его лице я смогла заметить лишь отстраненное безразличие. Только черные близко посаженные глазки смотрели цепко, упиваясь моей беспомощностью.
Он бил, правда, лицо старался не трогать. Больше. Но ребра, ноги, бедра, живот, спина - все тело было в синяках. Про руки я вообще молчу. В доме не было никого, даже матери, а позвонить я не могла. Телефон больно далеко.
Манченко бил расчетливо. Минимум усилий - максимум боли. Он бил молча, бесстрастно наблюдая за моим лицом. Я не плакала. Сначала ругалась, точнее, пыталась цедить что-то сквозь зубы, но удар по ребрам лишил меня и этого. Я не знаю, сколько терпела, но потом, когда его удар пришелся уже по болевшему месту, я сдавленно застонала. В ушах звенело, а из носа текла кровь, но мне казалось, что он удовлетворенно хмыкнул.
Не знаю, сколько времени прошло, но к тому моменту, как он закончил, я висела в его руках безвольной куклой. Он подтянул меня вверх за шкирку, как котенка, и прошипел на ухо.
– Ты довела меня, сучка. А терпение мое небезгранично, - я в кои-то веке его не перебила.
– Люблю, когда ты молчишь, Наташ. Надо было раньше преподать тебе урок. Запомни!
– он встряхнул меня, и боль лавой прошлась по всему телу, прожигая до костей.
– Я! ЗДЕСЬ! ВСЕ! РЕШАЮ!
– он шептал, овевая мою щеку своим дыханием. Почти приятно чувствовать, как оно холодит разгоряченную кожу.
– Если я говорю, надо делать. Ты зарвалась, девочка. И зарвалась давно. И для справки. Я не знаю, что ты там сдаешь, но учиться ты идешь в эконом на заочный. Я договорился. Хотел сделать приятный сюрприз, - Геворг масляно ухмыльнулся, сделав особый акцент на "приятный".
– Но получился просто...сюрприз. Ты поняла?
– Да.
Он выпустил меня, и я шмякнулась на кожаную обивку, от боли закусив губу. Из глаз полились слезы. От неожиданной боли, не более. Я не плачу.
В тот момент я поняла, что не хочу такой жизни. Не хочу превращаться в свою мать, привыкшую к подобному отношению. Привыкшую к унижению. Даже самого сильного человека можно сломать. И меня тоже, а я не самая сильная. Я просто девушка. И я выберусь из этого кошмара.
Утром я не смогла встать с постели - так все болело. Но хуже всего было видеть глаза матери, в которых плескался ужас...и покорность. Ее давно сломали, и, глядя на меня, она вспоминала себя много лет назад. Только она не смогла уйти, а я смогу.
Мы с Лёной все решили и продумали, а уж я то...Я готовилась к отъезду как никогда основательно. Я все продумала и просчитала. Накопила. И выдержала разговор с мамой.
– Наташ, ты понимаешь, что это чистой воды авантюра?
– тихо спросила она у меня ночью, практически перед отъездом. В доме никого не было, Манченко где-то гулял, и никто не смог бы нас подслушать, но все равно мы старались говорить тихо.
– В незнакомый город, одна, без денег...Наташ, не дури, я тебя прошу. Ты хоть понимаешь, что это такое? Ты всю жизнь жила как принцесса. У тебя все есть. Ты...ты не сможешь...
– Так жить я тоже не могу, мам, - я согнула ноги в коленях и уткнулась в них подбородком, печально глядя в окно.
– Я не хочу жить, как ты. Я устала. Я хочу просто учиться, работать, завести семью. Я устала от вечной...грязи. От этих непонятных людей, ошивающихся в нашем доме.
– Как ты будешь? Я не знаю, - мама всхлипнула и уткнулась лицом в ладони.
– Я не знаю, как ты будешь жить. Ты же...ты же не привыкла.
– Привыкну.
– Ты же не знаешь ничего...
– Научусь.
– Наташ...ты хоть представляешь, что с тобой может случиться?
Я устало посмотрела на нее.
– Что? Что еще со мной может случиться?
– Солнышко, я...
– ее голос надломился.
– Давай я с ним поговорю. Мы договоримся и решим...
Я решительным взмахом руки ее прервала.
– Мам, мы не договоримся, и ты это прекрасно знаешь. Я предложила тебе еще одно решение.
– Наташ...
– Тогда отпусти меня и вычеркни из этого...вашего договора. Отдай все Манченко. Мне не нужен завод, деньги эти...на ваш век хватит, а я сама.
Она отпустила. Скрипя сердцем отпустила, надеясь, что я получу ту жизнь, о которой она только всегда мечтала. Отвлекла Манченко, уговорила его, я даже не знаю как. Возможно, переписала завещание деда, как я и просила. Не знаю. Но я была рада.
И вот сейчас мы с Аленой сидели в Питере, безработные, одинокие, самостоятельные и почти счастливые. И только приехав сюда, я осознала, как много не знаю о жизни. Я неприспособленная, но я сделаю все, чтобы устроиться. Все осложнялось еще тем, что у Лёны была затяжная хандра. Я не обвиняла ее, но в любовь не верила, и ее отношения с Игорем Анатольевичем мне казались...страданиями ради страданий. Я не понимала и не принимала их, но не критиковала.
Только вот мне все равно приходилось тормошить подругу и буквально силком заставлять ее жить.
– Лён, у нас деньги заканчиваются, - начала я разговор вечером, когда Алена была в более-менее приподнятом настроении.
– Я не знаю, что мы будем делать в следующем месяце, но снимать квартиру мы вряд ли сможет.
Подруга вздохнула и отвернулась от окна.
– Общага?
– За нее тоже надо платить.
– Ладно, - безразлично пожала плечами Алена.
– Пойду завтра искать работу.
Об этом я и хотела поговорить. Пока Лёна сидела дома, я познакомилась с несколькими девушками, поступающими вместе с нами. Были как и коренные петербуржцы, так и приезжие. Старательно строя из себя наивность, я потихоньку выпытала у них, как же они работают и зарабатывают. И сколько.
Некоторые устраивались официантками, кто-то, одержимый славой и богатством, бегал по кастингам, кто-то устраивался курьерами. Меня же заинтересовал рассказ одной девушки, работавшей в клубе танцовщицей. Я очень осторожно и аккуратно узнала у нее все подробности, а главное, то, как она вообще устроилась туда.