Любовь в эпоху перемен
Шрифт:
— Да вы что! Эдак и над полями можно? — возмечтал Рытиков. — А то ведь у нас в конце мая такие заморозки — беда…
— Поля-то у вас в районе замечательные! — польстил гость. — Ухоженные, как во Франции.
— Правда?! Вот и напишите! — посвежел руководитель. — А то ведь только про недостатки пишем.
— И напишу! — пообещал спецкор, незаметно подмигивая Колобкову.
— Вы когда уезжаете?
— Послезавтра, наверное.
— Угу… — Первый секретарь что-то черкнул на перекидном календаре. — А сейчас куда? Языческую Троицу видели?
— Нет.
— Как же так, Илья Сергеевич?
— Потом, Андрей Тихонович, после встречи с читателями.
— А когда у вас встреча?
— В два.
— Как
— Андрей Тихонович, нам идти надо! — взмолился Колобков.
— Да, конечно! Машина у вас есть?
— Есть.
— Успеете! И напишите обязательно, что у нас поля как во Франции, а то ведь никто не знает.
Когда они мчались по коридору, лавируя между ответработниками, снующими из кабинета в кабинет, Илья спросил:
— Про пленку, конечно, наврал?
— Конечно.
— И он тебе наврал. Пять концертов! Они потом еще колхозы бомбили. Я такого чеса никогда не видел. Прокуратура замучила: левые билеты, двойная бухгалтерия, черный нал. Говорят, директора у них посадили. Ох уж эти шакально-инструментальные ансамбли!
— Да, Кусок — тот еще сукофрукт… — кивнул Гена.
— Ты знаком с Кусковым? — удивился Илья.
— Квасили как-то вместе…
Скорятин брал у него однажды интервью. Они сидели в большой квартире с окнами на Чистые пруды, пили редкую по тем временам «Белую лошадь», курили еще более редкий золотой «Честерфильд», и Кусок торопливо (он улетал на гастроли в Венгрию) рассказывал, как задыхается в этой стране с уродским названием СССР. Прощаясь, бард взял гитару и спел новую композицию:
Мне скучно в этой огромной стране, Мне душно в этой огромной стране, Мне страшно в этой огромной стране, Мне тесно в этой огромной стране, Уберите плакаты из наших душ, Уберите цитаты из наших душ, Уберите доклады из наших душ, Уберите приклады от наших душ! Поднимите нам веки, Поднимите с колен! Мы хотим перемен! Мы хотим перемен!Теперь Семен Кусков — владелец сети винных бутиков «Чин-чин», но песенки про свободу до сих пор сочиняет и поет в правильных местах, к примеру, на хлебосольных презентациях сенатора Буханова. Недавно снова ходил с бокалом, кланялся, сыпал перхотью с седых косм и улыбался, обнажая приветливую верхнюю десну. Пьяная Ласская просто взбесилась, увидев его на приеме. Накануне она купила в «Чин-чин» бутылку «Чиваса» и блевала потом всю ночь. Когда Кусок на бис загнусил свою знаменитую «Купороссию», Марина не выдержала и с воплем «Сур-р-рогат!» метнула в него выеденный лобстер. Промахнулась…
17. Так жить нельзя!
Подъезжая к библиотеке, Гена увидел перед входом прикнопленный к доске ватман с броским объявлением:
— Оперативно! — оценил москвич.
— А то! — гордо кивнул пропагандист.
— Совсем народ запутали… — посопев, заметил водитель.
Столичную знаменитость на ступеньках с нетерпением ждали Болотина и Мятлева. Елизавета Вторая смотрела на часы, как спортивный судья на секундомер. Зоя успела переодеться в темный брючный костюм, шедший ей необыкновенно, распустила волосы по плечам и подкрасила глаза. Лицо ее светилось женским торжеством, явно раздражавшим начальницу. Гена перевел взгляд на сквозной ажур белой Зоиной блузки и почувствовал в сердце занозу.
— Ну скорее, скорее! — нервно торопила директриса. — Люди ждут!
— Люди у нас коммунизма ждут семьдесят лет. И ничего… — специально для похорошевшей Мятлевой провозгласил Скорятин.
Колобков поощрительно, но незаметно ткнул нового друга в бок.
— Оставьте вашу искрометность для читателей! — буркнула Болотина.
В зале набилось человек триста, хотя помещение было рассчитано от силы на двести: сидели на подоконниках, теснились в проходах, двери нарочно распахнули, чтобы оставшиеся в коридоре могли, вытягивая шеи, услышать залетного гранда гласности. На сцене стояла полированная, кое-где облезлая трибуна, напоминавшая пляжную кабинку для переодевания. Гена наткнулся на это смелое сравнение в журнале «Юность» в нашумевшей повести «ЧП районного масштаба», и с тех пор оно не выходило из головы. К трибуне примыкал стол, покрытый зеленым в белесых пятнах сукном, а на нем посередине — непременный пузатый графин, окруженный гранеными стаканами. В президиуме монументально восседал лысый дед с распаренным лицом и косматыми бровями, закрученными, как усы. На ветеране был двубортный коричневый пиджак, превращенный слоями наград, по преимуществу юбилейных, в чешуйчатый доспех. Рядом кучерявый человечек в джинсовой курточке суетливо настраивал диктофон размером с обувную коробку. Колобков, усаживая гостя, кивнул на длинноволосого тощего джентльмена, стоявшего у стены, по-байроновски скрестив руки на груди. Желчное лицо его мелко подергивалось и кривилось странной, перевернутой улыбкой: уголки губ были опущены, линия рта обиженно изогнута, и, тем не менее, человек улыбался.
— Вехов! — шепнул Илья.
— Тот самый книголюб?
— Тот самый. Обязательно будет наезжать на партию!
— Не первый год на этой работе.
— Держись, брат!
С этим словами пропагандист по-мальчишески спрыгнул со сцены и уселся рядом с Зоей в первом ряду.
— Илья Сергеевич, вы-то куда? — удивилась Болотина. — Пожалуйте в президиум!
— Елизавета Михайловна, не отрывайте партию от народа! — весело ответил тот и остался на месте.
Скорятин поздоровался с соседями по президиуму.
— Федор Тимофеевич, — отрекомендовался ветеран, но руки не подал и, шевельнув бровями, окинул столичную штучку недобрым взглядом, словно особист ненадежного бойца. Зато кучерявый буквально завибрировал от восторга:
— Пуртов. Евгений, ответредактор газеты «Волжская заря». Мы вас та-ак любим! «Мир и мы» — это нечто…
— Спасибо, коллега.
Услышав слово «коллега» от московского светоча, местный журналист благодарно задохнулся и сморгнул слезу счастья. Елизавета Михайловна взяла потрескивающий микрофон и произнесла краткую вступительную речь, в которой конечно же мелькали главные слова: «перестройка», «гласность», «ускорение», «плюрализм». Еще недавно такие ясные, лучистые, они за три года помутнели, как залапанные никелированные поручни. С особой интонацией, глядя на Вехова, директриса укорила тех, кто под видом борьбы с отдельными недостатками на самом деле ведет подкоп под главные завоевания социализма.