Любовь в эпоху перемен
Шрифт:
Люди поглядели на него так, будто он вернулся с Марса.
— Вечерней лошадью? — съехидничал ревнивый Колобков.
— Нет, Илья Сергеевич, всего-навсего «Аэрофлотом», — отбрил Скорятин. — Как поется, «летайте самолетами “Аэрофлота”, влюбляйтесь в аэропорту!» — и снова посмотрел на Зою.
Библиотекарша потупилась.
— …Гуляя по ночному Парижу, мы зашли в обычный универсам. Решили с коллегами, знаете, на сон грядущий принять на грудь бутылочку-другую бордо.
— Ночью? — недоверчиво уточнили из зала.
— Ночью.
Люди молчали, размышляя, а Скорятин вдруг сообразил: получается, при Сталине с трезвостью было не в пример лучше. М-да, неувязочка. К счастью, никто не заметил.
— Почему, как думаете?
— Потому что я тогда еще в школе учился! — объяснил с подоконника весельчак в кедах.
— В последний раз предупреждаю! — возвысила голос Болотина.
— А меньше пили, потому что люди еще верили в будущее, не было столько лжи, не было застоя. Понимаете? — разъяснил Гена.
— Ну и что там во французском универсаме? — нетерпеливо спросил кто-то.
— Там все в порядке. Изобилие. Я обнаружил сорок восемь сортов колбасы и шестьдесят три вида сыра. Пытался считать марки вина, водки, виски, джина, текилы, кальвадоса и, знаете, сбился, запутался, как Василий Иванович, в этикетках…
Народ понимающе засмеялся, вспомнив анекдот про Чапаева, пившего в мировом масштабе. Пуртов от восторга дернул головой, как взнузданный, а ветеран, наоборот, окончательно нахмурился, обидевшись за легендарного героя Гражданской войны.
— Дорогая там выпивка? — робко поинтересовались из зала.
— Как вам сказать? Все относительно. Сколько бутылок водки можно купить у нас на месячную зарплату?
— Теперь только по талонам. В месяц два пузыря на одно горло.
— А если теоретически?
— Теоретически — двадцать!
— Какие там двадцать! Пятнадцать от силы…
— А вот рядовой француз может купить на зарплату двести бутылок, — торжественно объявил оратор голосом диктора Левитана, оповещающего об очередной победе Красной Армии.
— Не может быть! — ухнул краснолицый работяга.
— Может.
— Вы, Геннадий Павлович, лучше скажите, сколько они там за жилье платят! — сдерживая возмущение, посоветовала Болотина.
— За хорошую квартиру можно и заплатить. Но не за коммунальный курятник. Поднимите руки, кто живет на отдельной площади! — скомандовал спецкор.
— А с подселенцем считается? — спросил тоскливый мужской голос.
— Если подселенец — красивая женщина, тогда считается! — мгновенно среагировал Скорятин и метнул в Зою гусарский взгляд.
Слушатели одобрительно зашумели и подняли руки — едва ли треть зала.
— Не густо. Вижу, квартирный вопрос портит жизнь не только москвичам, но и тихославльцам.
— Ага, одним —
Елизавета Вторая, уловив намек на ее новую квартиру, окаменела лицом и посмотрела на люстру.
— Кстати, о лучшей половине человечества, — улыбнулся Гена. — Модный дамский наряд там, у них, стоит столько же, сколько бутылка хорошего шампанского! — сказав это, он подумал, что платье, купленное в «Тати» для Марины, очень пошло бы Зое.
— Ах ты господи! — простонала женщина, одетая в сарафан, похожий на рабочий халатик. — Живут же люди!
— А как там у них насчет безработных? — сухо спросила Болотина.
— Не знаю, не видел. Но, по-моему, лучше искать работу, чем ходить на службу и бездельничать, разгадывать кроссворды и вязать носки! — весело парировал журналист.
— Геннадий Павлович, надеюсь, наш разговор не сведется к тряпкам, выпивке и закуске? — холодно поинтересовалась директриса.
— Ни в коем разе, Елизавета Михайловна! Это так, для иллюстрации. Понимаете, товарищи, бродил я вдоль бесконечных полок парижского универсама и мучительно размышлял: почему, ну почему? Ведь французы такие же люди, как и мы: две руки, две ноги, голова. И голова-то не какая-нибудь особенная. Обычная голова. Наши головы поумней, пообразованней будут. Так почему же, почему мы запускаем луноходы, а выпустить хороший холодильник или телевизор не умеем? Почему наши танки могут под водой ездить, а трубы и краны в квартирах текут? Сколько можно быть Верхней Вольтой с ракетами?! Я спросил одного француза: когда у них начинают продавать клубнику? И знаете, что он ответил?
— Что-о?
— В семь утра!
— У-у-у… — простонал зал.
— Значит, так и будем страной вечно зеленых помидоров?! Почему?
— Потому что у них рынок! — звучно объяснил Вехов.
— Правильно! И не просто рынок, а умный рынок, он сам все отрегулирует. Госплан — каменный век. Знаете, сколько бумаги изводит наша бюрократия?
— Сколько?
— Сто миллиардов листов документов в год! Получается, по одному листу на душу населения е-же-днев-но!
— Сколько ж на эту макулатуру книг хороших можно купить! — мечтательно воскликнула очкастая девица с безнадежно начитанным лицом.
— Да, друзья, за нас с вами все заранее решено, подсчитано: сколько мы можем купить штанов, сколько прочесть книг, сколько мяса, хлеба, рыбы съесть…
— И сколько раз на х… сесть! — гоготнул на подоконнике пьяный.
Болотина с наслаждением кивнула дружинникам — те, подскочив, схватили безобразника под мышки, сорвали с насеста и понесли, а он, по-детски болтая в воздухе кедами, весело бормотал:
— Где плюрализм, е… вашу мать? Никакой свободы слова! Ну никакой!
— Может, все-таки не надо, Елизавета Михайловна? — вступился Скорятин. — Это же фольклор, а из фольклора слова не выкинешь.