Любовь во время чумы
Шрифт:
– Мне пора идти, - показалось, что в голосе девушки слышны нотки грусти.
– Уже поздно, отец будет волноваться. Завтра я принесу что-то из еды и постараюсь стащить одеяло, пока ты не заработал переохлаждение и синяков от камня.
– Ты придёшь завтра?
– моё сердце забилось быстрее.
– Да, не могу же я бросить тебя тут одного, - её голос тёплыми лучами согревал моё сознание.
– Спасибо, - прошептал я.
– Но поклянись мне, что как только поправишься - уберёшься восвояси и не расскажешь о нас, - я поразился тому, насколько резко сменялось её настроение – это сбивало меня с толку. Сейчас
– Клянусь.
****
Прошло несколько недель, и всё это время Белла заботилась обо мне. Тёмное помещение, в котором я пришёл в себя, оказалось рубкой работников метро: стулья и напольное покрытие сгнило от сырости, остался лишь камень и металлические остовы оборудования. За сохранившимся пластиком окна я смог разглядеть старый ржавеющий поезд на рельсах и влажные стены. Это место, сказала девушка, наиболее безопасно в случае, если снова обрушится туннель.
Белле удалось принести из общины пару матрасов и одеяло, что было очень кстати, учитывая промозглость подземного помещения. Я как мог пытался обустроить это жилище для своего временного пребывания: с каждым днём мне становилось лучше, я уже мог долгое время находиться на ногах, не испытывая при этом боли, поэтому убрал завалы в комнате, оставшиеся после обрушения конструкций, в соседнем тоннеле нашёл стекающий по стене поток довольно прозрачной воды. Как объяснила Белла – к питью она была непригодна, но вполне подходила для влажной уборки помещения и умывания.
Я не был уверен, что мои кости срастутся правильно – вместо гипса мы использовали цементный состав и два металлических прута, туго обвязанных бинтами вокруг ноги. Я несколько раз просил Беллу вывести меня на поверхность, но всякий раз она отказывала, нервно поджимая пухлые губки и отводя взгляд. Поэтому всё, что мне оставалось – это мучительно занимать себя чем-то в ожидании её возвращения.
Она приходила ранним утром, а уходила, когда на землю уже опускались сумерки – приходилось верить ей на слово, ведь солнечный свет сюда не проникал. Всё, что было в моём распоряжении – один тусклый фонарь, батарею в котором я тщательно берёг и не включал понапрасну, и несколько свечей, которые зажигала только Белла, потому что спички, оставленные здесь, сразу отсыревали.
Каждое появление девушки заставляло моё сердце биться чаще. Белла почти ничего не рассказывала о себе и о жизни людей на поверхности, тщательно подбирала слова, боясь, что если я узнаю слишком много, то навлеку на их общину беду. Из её скупых ответов я узнал, что катастрофа застала её совсем маленькой девочкой, ей было всего три года, поэтому она не помнит, каково это – жить, не скрываясь в подземельях. Её мать погибла сразу же, а отец стал одним из немногих выживших, объединив людей и возглавив их небольшое поселение.
– Расскажи мне, как это было? – робко заглядывая мне в глаза, девушка просила поделиться с ней историями из прошлой жизни, о которой почти не имела представления. И я описывал, приводя её в изумление и восторг: многомиллионные города, яркие вывески реклам, мгновенная телефонная связь и космические полеты – всё это не укладывалось в её голове.
Я очень любил наши тихие вечера – они напоминали мне о семье, о том времени, когда мы могли просто наслаждаться ужином, смотреть телек и не думать о том, подохнешь ли ты от неизвестной внеземной заразы. Каждый
– А у тебя была девушка там? – щёки Беллы залились алым румянцем, в мрачной серости окружающих стен выглядевшем чужеродно.
– Нет, что ты, я был ребенком! – я смутился от её вопроса.
– А сейчас? Сейчас тебя ждёт девушка под куполом? – Белла отчаянно отводила взгляд, а я не мог понять, отчего она так волнуется. Её чрезмерная эмоциональность и некоторые импульсивные поступки частенько ставили меня в тупик, я никогда не мог заранее предсказать, что она скажет или сделает. Это было необычно, совсем не так вели себя мужчины на нашей базе, и потому иногда пугало.
– Нет, нам запрещено контактировать. – Неужели у них иначе? Казалось, каждая клеточка моего организма напряглась в ожидании. – А у тебя есть парень?
– Нет, все боятся моего отца, - девушка грустно улыбнулась. – Да и из наших парней мне никто не нравится, они все… какие-то грубые.
– А не из ваших? – спросил я прежде, чем успел подумать.
Покраснев, кажется, до кончиков ногтей, Белла вскочила с импровизированной кровати и ринулась в сторону выхода, пробормотав невнятное: «Мне пора».
– Постой, Белла! – я неуклюже попытался встать и чуть не упал, опершись на больную ногу.
– Ох, - девушка подоспела мне на помощь.
– Прости, я не должен был спрашивать, - мне было так же неловко, как и ей.
– Всё в порядке, - ответила Белла. – Просто у всех моих подруг уже есть мужья, и мне было интересно, каково это…
Всё время, пока она говорила, я завороженно смотрел на её пухлые губы, казавшиеся вишнёвыми в полумраке рубки. То, как она их прикусывала, когда нервничала, иногда сводило меня с ума. Быть может, меня и вырастили в условиях строгости, и я понятия не имел, как вести себя с девушками, но генетическая память сделала своё дело, и я поступил так, как поступил бы любой мужчина на моём месте – поцеловал её.
Сперва я робко коснулся её губ - это оказалось похоже на прикосновение лепестков розы, лёгкое, почти невесомое. А когда её руки инстинктивно обвились вокруг моей шеи, я словно потерял контроль. Я жадно прижимался губами к её рту, пытаясь вобрать в себя всю его сладость. Словно путник, обретший воду, я не мог насытиться. Тонкие девичьи пальцы путались в моих волосах, мои – нежно сжимали её талию и округлые мягкие бёдра. В тот момент мы были единым целым. Ведомые первобытными инстинктами, мы растворялись друг в друге.
– Прости… Прости, я не должен был, - запинаясь, пробормотал я, с трудом оторвавшись от мягких губ. Запрет на общение с женщинами, годами воспитываемый в солдатах, сделал своё дело – я чувствовал себя ужасно, будто бы совершил преступление.
– Не извиняйся, - быстро ответила девушка. – Я приду завтра.
И всё. Белла ускользнула, скрылась в тёмном проёме двери, а я остался стоять, мучимый странным приятным покалыванием во всём теле, в кончиках пальцев, в местах, которыми мы невольно соприкасались. Запретность женщины не работала здесь: некому было проследить за исполнением правил, некому наказывать. И это знание кружило мне голову.