Любовь вопреки

Ти Эллин

— Это Давид, он сын начальника местного отделения полиции. Придурок редкостный. Ты ничего не пила, что он тебе давал? — спрашивает сразу, и я отрицательно киваю. Нет, нет и еще раз нет. Когда шли танцевать, вручила бокал бармену. — Правильно. Урод спаивает девушек, а потом папа отмазывает его, мол ничего не было, девушки шли к нему домой по согласию, ну и прочую ересь. Он в детстве мудаком был, а сейчас-то тем более.

— Это… ого! А так и не скажешь по нему, вполне симпатичный и милый, хоть и разговаривать совершенно не умеет.

— Конечно, он милый, когда ему выгодно. Про него даже как-то в местной газете писали, но конечно без упоминания имен. Он подозревался в двадцати изнасилованиях девушек, четверо из которых — не достигшие шестнадцати лет.

— Боже, — у меня холодок по коже от этой информации. — Ты серьезно или шутишь сейчас?

— Я не стал бы шутить такой информацией, Маша, — смотрит на меня немного строго. — Так что будь аккуратнее. Особенно с ним.

— Да я от тебя ни на шаг не отойду теперь, — шепчу, и прижимаюсь еще сильнее. Как вообще в этом мире жить, а?

— Нет, ну какая всё-таки пара! — снова тот же голос фотографа отвлекает нас на долю секунды, но яркая вспышка ослепляет быстрее, чем мы успеваем понять. Мужчина протягивает нам

маленькое фото, на котором мы — танцующие и правда невероятно красивые. Так и замираем, любуясь фотографией.

— Эту мне отдавай, — неожиданно для меня говорит Ярослав, — у тебя прошлая есть.

Он смотрит на фото еще пару секунд, и убирает его в карман брюк, и от этого действия у меня тоже разливается по коже тепло.

А что происходит?

Глава 10. Ярослав

Я забрал себе эту фотку. Серьезно?! Просто забрал и сунул ее себе в карман, потому что подумал, что тоже хочу себе что-то в память о таких красивых и близких нас. И нет. Еще раз. Серьезно?! Видимо, серьезно. Мне хочется подойти к зеркалу и спросить у самого себя: “Яр, что за сопли?”. Потому что такого со мной еще никогда не было. Маша, стоящая передо мной в крышесносно красивом платье, обнимающая меня и дышащая в шею — это перебор, мать вашу. Это долбанный взрыв для всех моих внутренностей. Выстрел в лоб в упор ощущался бы не так остро, как ее горячий шепот и тонкие пальцы на моих плечах. Весь вечер я сам не свой. Маша постоянно спрашивает, что со мной, в порядке ли я. Волнуется… Господиблять, она еще и волнуется обо мне. Отец несколько раз тоже спрашивал, даже не наезжал и не говорил, что я всем порчу ужин, наоборот, все решили, что у меня что-то случилось, или что я заболел. Чувства — это болезнь? Тогда, кажется, я реально смертельно болен. Я не понимаю ни черта. Голова гудит так, как будто по ней пару раз хорошенько приложились бейсбольной битой. Я копаюсь внутри себя, чтобы найти ответы на сотни вопросов самому же себе, но не могу. Там нет ни черта. Пусто, черт возьми, как будто высосали всё вместе с эмоциями. Там лежат только какие-то чертовски необъяснимые чувства к Маше, которые появились по щелчку пальца, а теперь сводят меня с ума. Но. Я пиздецки сильно хочу поцеловать ее. Это невозможно. И необъяснимо. Девчонка, которую я терпеть не могу половину своей жизни, манит меня так, что у меня зудит под кожей. Я же ее реально терпеть не мог. А сейчас что? Когда она там приехала? И недели не прошло, а меня уже наизнанку выворачивает. Я готов лететь к ней на другой конец города на сумасшедшей скорости не потому что я охренительно кайфовый брат. Брат я, как выясняется, как раз охеренно дерьмовый. А потому что я хочу казаться для нее лучше, чем я есть. А я никогда не хотел казаться лучше! Я вижу ее — у меня как у малолетки слюни текут. Она меня обнимает — я машинально прижимаю крепко, и отпускать потом не хочу, это ощущается почти больно. А когда она в шею мне дышит или шепчет что-то… Я никогда не думал, что мурашки могут бежать даже по сердцу, но вот впервые удалось испытать это. И мне, блять, не нравится! Потому что это всё какой-то огромный шар пиздеца, который, если лопнет, затопит огромными проблемами всю мою семью. А я просто сдохну сразу же, захлебнусь или тронусь умом. Мы жили полжизни вместе, десятки людей твердили нам, что мы брат и сестра, сотни людей именно так нас и воспринимают. А я стою сейчас, смотрю на то, как она разговаривает с моим отцом, и хочу сожрать весь блеск с ее губ и целовать до тех пор, пока мы не начнем задыхаться от нехватки воздуха. И потом еще немного. Надо уехать. куда-нибудь, не знаю, выпустить пар. Клянусь, если я услышу сегодня ночью снова ее пение в душе… Это будет край. Даже просто думать об этом уже слишком. Нельзя влюбляться в свою сестру. Нельзя чувствовать что-то настолько острое к человеку, которого знаешь полжизни и воспринимаешь своей семьей. Нельзя втрескаться за несколько дней, нельзя, черт возьми! Я никогда не соблюдал никаких правил, но это… Я раздражаю сам себя всем этим. — Ярик, ты пугаешь меня, — слышу голос сбоку и поворачиваюсь к ней. Бля, она нереально красивая. Я прикусываю язык, чтобы не заорать ей об этом на весь этот давно раздражающий своей помпезностью зал ресторана. — Ты правда в порядке? — Угу, — меня хватает только на какое-то тупое мычание, потому что она, господипожалуйста, касается ладонью моего лба и щеки, проверяя температуру. — Ты горишь, — она хмурится. “От тебя”, — хочется прошептать мне ей прямо в губы, но я сжимаю кулаки до боли, чтобы не совершить эту ошибку. — Я скажу Игорю, что тебе нехорошо, — говорит Маша, — и поеду с тобой домой, чтобы тебе не стало плохо за рулем. — Стой, — я ловлю ее руку, когда она разворачивается, чтобы пойти к моему отцу. — Не ходи. Я в порядке. — Ты не в порядке, — она снова хмурится, сейчас еще сильнее похожа на свою мать. — Ты потерянный и горишь, что такое? — Я влюбился просто, — пожимаю плечами, словно не она именно та, из-за кого у меня всё горит и делает меня странным. Вроде я просто влюбился в кого-то, а с ней просто делюсь этой совершенно ненужной и неважной информацией. До ужаса нужной, честности ради. И важной просто до сумасшествия. — А, ну… — она теряется и почти вырывает руку из моего захвата. Я даже не заметил, что не отпустил ее до сих пор. — Тогда понятно, — она мне улыбается. Блять. — Влюбленность — дело такое, конечно. Я пойду тогда, а ты… Может, поедешь к ней? Езжай, правда. А я пойду. И мне снова хочется схватить её и никуда не отпускать, или заорать на весь ресторан что-то вроде того, что я в нее влюбился и ехать мне, по сути, некуда. Но я молчу. Потому что так правильно. И мысли у Маши тоже правильные. Мне действительно надо поехать к ней. К кому-нибудь. Лере или любой другой девчонке из списка моих контактов. Выпустить пар и просто потрахаться, потому что у меня давно не было секса и вполне возможно я именно из-за этого и слетаю с катушек. Да. Всё правильно. Так будет нужно. Надеюсь, отец не расчленит меня за завтраком прилюдно за то, что я ушел с его ужина раньше, но это просто уже невыносимо. Мне реально кажется, что я горю. Вылетаю на улицу, но прохладный воздух ни черта не спасает. Что. Блять. Происходит? Звоню Лере. Мы никак не закончим начатое, надо разобраться с этим. Она отвечает, что ждет, а я сразу же еду, так быстро, как никогда до этого. Я налетаю на нее буквально с порога, хотя раньше так никогда себя не вел. Целую жестче обычного, бросаю на кровать и раздеваюсь со скоростью света. И беру ее сзади. Потому что у нее, сука, тоже белые волосы, и только с этого

ракурса я могу представлять ту, от которой сбежал полчаса назад. Это, кажется, финиш. Блядская конечная. Потому что забыть ее не получается. Я наивно думал, нет, черт возьми, я надеялся, что секс с Лерой или кем бы то ни было, поможет мне избавиться от навязчивых мыслей о Маше хотя бы на какое-то время. В итоге всё стало только хуже. Потому что Лера сказала, что такого нежного и страстного секса у нас еще никогда не было. А дело всё в том, что я трахал не Леру. Интересно, а получится вот на таком выезжать? Просто заниматься сексом с другими, представляя ту самую, и гасить в себе всё это хоть на какое-то время? Просто я и Маша — это то, что никогда не должно пересекаться. И не может. И не будет, черт возьми. А так я могу представлять, что занимаюсь сексом именно с ней, и заодно дарить наслаждение другим девчонкам. По-моему, крутой метод. На самом деле — собачье дерьмо, а не метод. Я ухожу так же быстро, как и пришел, потому что от Леры мне больше ничего не надо, и обманывать ее становится слишком противно. Я поступаю как редкостный мудак, делая то, что делаю, но я банально не понимаю, как мне вообще сейчас поступать. Поэтому, я еду к пацанам. Там сильно вядя ли я дождусь какого-то сумасшедше правильного совета, но обычно после разговоров с ними мне становится легче. Не знаю, как это работает, но факт остается фактом. И мне везет, что девчонок сегодня с ними нет. Аня дома осталась, Рус сказал, а других никто не привел сегодня. Оно и к лучшему. Все девчонки покрутили бы у виска на мою историю, я уверен. Назвали бы извращенцем и защищали бы права девушек от такого ужасного Ярослава. — Мужики, это пиздец, — говорю как только усаживаюсь за стол рядом с ними. Все смотрят на меня странно, ожидая продолжения рассказа. Я выдаю все на духу. О том, что Маша приехала и перевернула мой мир с ног на голову, и что чувства у меня странные, и что даже секс с другой мне ничем не помог. — Ты же ее терпеть не могу еще неделю назад, — говорит Рус очевидные вещи, как будто бы я сам этого не знаю. Не мог. Да. — Ну, а теперь вот так, — пожимаю плечами, потому что я сам не понимаю, что произошло за эту чертову неделю. — Что делать, хер пойми. Походу, пора съезжать к себе на квартиру. Я не вывезу с ней жить, еще и слушать как она в душе песни поет. — Да а че ты паришься? — выдает Димон. — Вы ж не кровные. — И че?! — я реально не понимаю, что он имеет в виду. — Чё, чё? Трахни ее, и пройдет все. Ну или не пройдет, дальше трахай, кто мешает? — Я тебя щас трахну, — чувствую, как рычу и психую. Не надо так говорить о моей Маше, я не для этих слов сюда приехал. — Чувак, остынь, — говорит Али и хватает меня за плечо, усаживая на лавку. Я даже не заметил, как встал. — Димон дело говорит, хоть и как мудак. Вы не кровные, а значит нихера страшного. — Я без обид, — поднимает руки Димон, — но реально в чем проблема-то? — Он имеет в виду, — говорит Саня, когда видит, что мне снова крышу сносит, — что не надо с порога налетать на нее коршуном, но попробовать с ней сблизиться и построить нормальные отношения — стоит. Вы не брат и сестра, у вас разные фамилии, вы даже не росли вместе — не общались-то толком никогда, ты сам двадцать минут назад это сказал. Не захочет она — не будет у вас ничего. А если захочет? И блять. А если и правда?

Глава 11. Ярослав

До утра я катаюсь по городу и обдумываю все сказанные пацанами слова и гоняю в голове еще примерно миллион разных мыслей.

Ни к чему в итоге толком не прихожу, но решаю одно: мне катастрофически нужен перерыв.

Мне нужны дни без Маши, потому что я так стремительно в нее влип, что теперь находиться рядом почти больно.

Нужно остыть, привести мысли в порядок, а еще обязательно точно решить, что мне дальше делать со всем происходящим.

Пути тут всего два: либо я наступаю себе на горло и давлю в себе все чувства к Маше, либо… либо я наступаю на горло всему миру и пробую построить с ней что-то красивое, что называется словом “любовь”.

Не факт, конечно, что Маша будет в восторге от такого порыва, но я в любом случае сделаю все, чтобы она была моей, если выберу именно этот вариант.

А сейчас мне нужно просто немного побыть наедине с собой. Без родителей, друзей, девушек, даже работы — возьму отгул на пару дней.

И самое главное — без Маши.

Приезжаю домой рано утром, хочу взять немного вещей и свалить пожить на свою квартиру. Беру то самое важное для себя время, которое, я надеюсь, поможет привести в порядок все мои чувства.

Но дома что-то не так, я чувствую это с порога.

Слышу голос отца и Ленки на кухне, иду туда и не понимаю, почему они в такую рань не спят.

— Тогда не поеду и я, это не обсуждается, — говорит отец. — К черту контракт, я остаюсь с тобой.

— Нет, Игорь! — шепотом орет Ленка. — Ты должен ехать, ты к этому шел больше двух лет. Я останусь, ты поезжай. Это всего на пару дней, тем более что билеты давно куплены.

— А что случилось? — спрашиваю, подходя к ним. Они спорят шепотом и ничего не видят вокруг.

— Маше плохо, — говорит Лена со страхом в глазах, и у меня холодеет все внутри. — Что-то съела, возможно, мы не знаем. Вызвали врача, он обещал примчать примерно через час: он живет на другой конце города и мы буквально выдернули его из постели, его прием начинается через два часа.

— Что с Машей? — я не хочу слушать бредни про врача и прочее. Меня сейчас интересует только одно.

— Ее тошнит, кружится голова, она очень бледная и толком не может спать. Всё было в порядке, мы понятия не имеем, что случилось.

— У нас подпись контакта в Питере завтра, билеты на руках, нужно выезжать, — говорит отец, — но я без Лены не поеду, а она ворчит на меня, — он вздыхает, закатывает глаза, а я просто продолжаю слушать с ужасом.

— Она моя дочь, я не оставлю ее одну! — говорит Лена.

— А ты моя жена. И я не оставлю вас обеих. К черту контракт.

Они снова начинают ругаться, и я понимаю, что толку от их присутствия Маше будет не больше чем от стены в ее комнате.

В голове зудит громкое МашеплохоМашеплохоМашеплохоМашеплохо, и я выдаю первое, что приходит в голову.

— Уезжайте оба, как планировали, с Машей останусь я.

Что я только что сказал?!

Я ехал домой, чтобы взять паузу, а теперь собственноручно выпроваживаю родителей, чтобы остаться с Машей на два дня наедине. Браво.

Сердце больно лупит о ребра, предвкушая эти два тяжелых дня, но я продолжаю стоять на своем, когда Лена твердит, что не оставит дочь.

— Лен, он без тебя всё равно не поедет. Ты будешь ему пилить мозг. От вас помощи ей в таком случае никакой, уж извини. Врач уже едет, лечение назначит, и нам с ней не по пять лет. Скажет лечь в больницу — отвезу, ляжет.