Любовь-война

Никандрова Татьяна Юрьевна

Шуму тогда, помнится, было на весь кабинет. Шульц негодовал и матерился, а остальные ржали. Единственное, конечно, мне до сих пор немного стыдно перед этой убиенной мышкой. Вряд ли после смерти она мечтала оказаться в штанах у девятиклассника… Но судьбу, как говорится, не выбирают.

Наша с Андреем взаимная неприязнь, постепенно переросшая в открытую вражду, началась с тех самых пор, как я перешла в стаю к Донским. Шульц очень болезненно воспринял мой уход, называл предательницей и изменщицей.

Но, если честно, ни той, ни другой я себя

не ощущала. Ведь я покинула стаю как раз потому, что это он меня предал. Он предпочел мне дуру Нарьялову, прошелся по нашей дружбе в грязных сапогах и ни разу за все время не сделал шаг к примирению. Так что вина за то, что между нами легла пропасть, полностью на его плечах.

– Господи, опять вы, - закатывает глаза директор, увидев нас с Шульцем на пороге своего кабинета, а затем переводит взор на сопровождающую нас математичку. – Ну, Елена Алексеевна, что на этот раз?

– Представляете, Семен Павлович, едой бросаются! Прямо в столовой! – она брезгливо указывает пальцем на свой перепачканный макаронами пиджак.

– Вы меня, конечно, извините, - подает голос Шульц. – Но множественное число здесь не совсем уместно. Лапшой бросалась Кавьяр, я же просто был предполагаемой жертвой.

Ох, как же он достал, опять казуистика началась!

– Знаешь, Шульц, ты со своей комплекцией и ростом под метр восемьдесят как-то не очень тянешь на роль невинной жертвы, - иронично замечает директор, потирая переносицу.

Так его, Семен Павлович! Всегда знала, что вы мировой мужик!

– Но тем не менее это правда, - Андрей выдерживает испытующий взгляд мужчины и добавляет. – Я преспокойно обедал, а Кавьяр кидалась едой.

– Да, только ты упустил маленькую деталь в своем рассказе, - ядовито вставляю я. – Перед тем как сесть обедать, ты на всю столовую обзывал меня Скиллой!

В кабинете воцаряется тишина. Математичка и директор непонимающе переглядываются друг с другом, а Шульц еле сдерживает самодовольную ухмылку.

– Прошу прощения, а Скилла – это кто? – нарушает затянувшуюся паузу Семен Павлович.

– Это лающее чудовище из древнегреческой мифологии. С шестью головами, в каждой из которых – три ряда зубов. А я гречанка, улавливаете суть? – поясняю я, проклиная Шульца за то, что он такой гребанный умник.

Ведь если бы он обзывал меня как-нибудь попримитивней, скажем, шлюхой или овцой, то тогда взрослые наверняка демонстрировали бы более однозначную реакцию на его оскорбления.

– Кажется, улавливаю, - усмехается Семен Павлович и, обращаясь к математичке, добавляет. – Елена Алексеевна, спасибо, что доложили. Я приму меры.

Коротко кивнув, учительница покидает кабинет, оставляя нас с Шульцем наедине с директором. Когда дверь за ней закрывается, мужчина снимает очки-половинки и принимается неспешно протирать их специальной салфеткой, лежащей у него на столе.

– Я не знаю, почему вы двое терпеть друга не можете, и, если честно, не имею ни малейшего желания в этом разбираться. Это ваше право и ваш выбор. Но есть

одно «но», - он водружает очки обратно на нос и вперяется в нас пристальным взглядом. – Вы нарушаете школьную дисциплину и вынуждаете преподавателей обращаться ко мне за помощью. Если вы думаете, что я получаю удовольствие от регулярного созерцания ваших лиц у себя в кабинете, вы заблуждаетесь. Передо мной стоит много гораздо более важных задач, поэтому еженедельно разбираться с вашими подростковыми комплексами мне некогда. Улавливаете суть?

Мы с Шульцем синхронно киваем.

– Так вот, к чему я это все, - директор поднимается со стула, и его внушительная фигура нависает над нами. – Если мне поступит еще хоть одна жалоба на ваше поведение, вы оба будете исключены из спортивных команд, в которых состоите. Ты, Кавьяр, из волейбольной, ну а ты, Шульц, из баскетбольной.

Вот же блин! Знает, куда бить, зараза! Волейбол для меня святое!

– Но я вообще-то капитан! – брови Андрея возмущенно взлетают вверх.

– А я вообще-то директор, - растягивая губы в улыбке, парирует Семен Павлович. – Ну что, надеюсь мы с вами друг друга поняли?

Ответом ему являются наши тяжелые вздохи и вялые покачивания головой.

– Ну и отлично. А в качестве наказания за сегодняшний инцидент помоете полы в столовой сегодня вечером. Приберете там, где, простите за выражение, нагадили.

– Но…

– Я предупрежу Настасью Олеговну, нашу техничку, что сегодня ей в помощь выделена бригада из двух бойцов, - не дав мне договорить, продолжает он. – Вот она обрадуется.

Мы с Шульцем с кислыми минами покидаем кабинет директора и выходим в коридор. Скрежеща зубами, поправляю рюкзак за спиной и гневно выдыхаю:

– Это все из-за тебя, гамадрил офанаревший! У меня, между прочим, на сегодня планы были!

– Слушай, Скилла, если бы ты не была такой криворукой и умела нормально целиться лапшой, то мы могли бы избежать встречи с Палычем! – в тон мне огрызается Шульц.

– Не называй меня так! – в бешенстве реву я и, не удержавшись, пинаю парня под зад.

– Ах ты коза! – оборачиваясь, восклицает Андрей и подскакивает ко мне так быстро, что я даже не успеваю среагировать.

Он застывает всего в десятке сантиметров от меня, до боли в запястье сжимая мою руку:

– Еще раз тронешь, и я…

– Что?! Натравишь на меня Антипова, как в прошлый раз?! – с вызовом бросаю ему в лицо, припоминая последнюю стычку наших стай.

Внезапно в зеленых глазах зажигается недобрый огонек, и он, понизив голос, отвечает:

– Нет, Крис, хуже, - запах его малиновой жвачки касается ноздрей, и я невольно сглатываю. – Тогда я тоже стану тебя трогать. Скажем, вот так…

С этими словами он резко задирает мою футболку и кладет руку прямо мне на живот, большим пальцем поглаживая ложбинку пупка. От его внезапного, совершенно неожиданного и вопиюще наглого прикосновения кожа начинает полыхать огнем, а тело натягивается тугой струной.