Любовь
Шрифт:
— А что, мама не рассказывала тебе, что нельзя садиться в машину к незнакомому человеку?
Говоря, она продолжает перебирать хлам в перчаточнике.
— Почему это?
— Не все люди хорошие.
Она глядит на него и улыбается. Зубы правда малюсенькие. Ему хочется потрогать свои, чтоб сравнить.
— Мама говорит, что в душе все люди добрые.
Она продолжает искать. Он рассматривает ее. У нее одежда вся белая. Свитер из мягкого материала, похож на шерстку кролика, думает Юн. И он длинный, почти как платье, а на ногах у нее белые рейтузы и белые ботинки на шнуровке. Он чувствует, что голова потеет, и снимает шапку.
Она так хлопает дверцей перчаточника, что Юн вздрагивает.
— Поди ж ты, ничего нет.
Она смотрит на него, прищурясь, думает.
— Придется съездить купить.
Она газует и выводит машину на середину дороги,
Вибеке идет позади него, он вдруг останавливается, она утыкается ему в спину, и в нос бьет запах кожаной куртки. Резкий и острый, куртка, должно быть, новехонькая. Он через плечо улыбается ей. Она вспыхивает радостью, озирается по сторонам и чувствует, что тоже улыбается. Это маленький тесный бар, народу битком. На небольшом подиуме слева, в паре ступенек от бара, играют музыканты. Справа от бара три столика: перед ними вдоль стен коричневые кожаные диваны, а с другой стороны венские стулья. Люди сидят везде. Те, кому не досталось места, стоят со стаканами в руках. Теснотища такая, что трудно разобрать, где одна компания, а где другая. Так вот куда здесь ходят, думает Вибеке. Пятеро девиц сбились в кучку на ступеньке подиума и о чем-то серьезно беседуют.
Прямо у них за спиной гремят динамики. Неужели так можно разговаривать, думает Вибеке. Наверно, это глухие, они читают по губам. Со своего места она пытается разобрать, о чем они. Не получается. Она прислушивается к тому, что играют музыканты. Вроде рок, но нетяжелый. Музыканты — девушки. У той, что играет на бас-гитаре, пышные рыжие волосы. Вокалистка худая и маленькая, своим круглым, пухлым личиком, крупными передними зубами и черной челкой напоминающая ребенка. Остальные волосы заплетены в африканские косички, падающие до талии. Играя, они обмениваются взглядами и знаками, перемигиваются. Ударница сидит в глубине и выглядит обыденно. Вибеке думает, что, встреть она ее на улице, ни за что не подумает, что та играет на ударных в какой-то группе. Она оглядывается, но его нигде не видно. Она замечает ссорящуюся пару, девушка беспрестанно шевелит губами, он изредка вставляет одно-два слова, отчего она распаляется еще больше. Она решает не смотреть в их сторону. Ничто не сможет разрушить радость и полный, бесконечный покой, переполняющие ее. Она пробирается в сторону стойки. Останавливается позади двух плечистых молодцов. Они сидят на соседних табуретах и переругиваются в грохоте музыке, она дожидается паузы, чтобы подойти к стойке и сделать заказ, а пока читает меню на стене и выбирает. Что-нибудь шампанистое, думает она и улыбается про себя. Парни говорят о хоккее, видимо, оба играют и оба недовольны новым тренером. Здесь в моде ковбойки, байковые рубашки в красную клетку, кроме них на обоих джинсы. Вдруг один из парней оборачивается и спрашивает, чего она лыбится. От изумления Вибеке не находит, что ответить, но парень уже взял свой стакан с пивом, развернулся вполоборота к ней, положил руку на бедро и с яростью, захлебываясь, принялся кричать, как именно он ненавидит этих дур, которые вот так вот встанут и пялятся, и ждут, что он обратит на них внимание, и как он устал от томных взглядов, и пусть она наконец прикроет варежку: чтобы она не вытворяла, он не клюнет все равно.
— Эй.
Он вырос вдруг у нее за спиной, она чувствует его дыхание на своих волосах. Он шепчет что-то ей в ухо, она расплывается в улыбке. Снова вспыхивает, приходит в прекрасное настроение, воодушевляется. Хоккеист поворачивается к приятелю и продолжает беседу с прежнего места, будто гадости, которые он наговорил ей, никак не нарушили плавного течения беседы, а были коротким отступлением.
— Здесь еще есть наши, из тиволи.
Она оборачивается и смотрит на него, его переполняет радость, которой она не заметила ни в вагончике, ни в машине по дороге. Она едва узнает его. Наверно, он мне больше доверяет теперь, поэтому меньше напряжен. Она вспоминает, что не знает его имени, и спрашивает.
— Том, — отвечает он. — А тебя?
— Вибеке.
Он обводит взглядом бар:
— Ну ладно, я хочу пива.
— Палатка закрылась в десять, — говорит Юн. — Если хочешь что-то купить, надо ехать в город, на заправку.
— Это далеко?
— Двадцать километров.
Жарит печка. Юн расстегивает куртку. Снимает шарф. У нее на безымянном пальце массивное прозрачное кольцо из стекла. Юн прикидывает, как оно выглядит в микроскопе. Наверняка микробы так и кишат, думает он.
По освещенной фонарями дороге они выезжают из поселка на шоссе. Юн старается не дышать столько фонарей, сколько только может, а каждый фонарь — тысяча людей, которых не будут пытать, если он выдержит, говорит он себе. Он прочитал в библиотеке описание некоторых пыток. Как человека окунают головой в бочку с ледяной водой или пускают ток через язык. Или как на картинке в журнале: руки прикручивают к трубе, и человек писает сам на себя. Он пытается почувствовать, каково это. Самое большее, сколько он выдерживает не дыша, — семь фонарей. Надо будет потренироваться, думает он.
Лес кругом густой и темный, дорога ровная, повороты затяжные. Такое чувство, что едешь по дну шахты. Или по туннелю без крыши. Или через долину в игрушечной железной дороге.
— Как тебя зовут?
Он слышит по голосу, что ей скучно.
— Юн.
Ему кажется, что это нечестно. Он не просил ее никуда ехать, не приставал. Он всего-то хотел ей помочь, потому что думал, что она заблудилась.
Она едет быстро. На повороте крышка перчаточника снова откидывается, он видит солнечные очки. Первой лежит пара с огромными, круглыми стеклами в толстой пластмассовой оправе. Он вытаскивает их и примеряет. Они ему велики, он чувствует, как холодный пластик скользит по щеке. Она смотрит на него, потом переводит взгляд на дорогу. В очках дальний свет кажется зеленым. Внезапно подступает тошнота, живот сжимает спазмом. Рот заливает слюной. Он сдерживается еле-еле.
— Можно остановить? — просит он.
— Зачем еще?
— Меня тошнит.
Она проезжает чуть вперед, съезжает на обочину. Они посреди бесконечной ровной дороги. Юн распахивает дверцу и выскакивает наружу.
Она замечает лицо, которое видела утром на обсуждении культурного развития поселка. Тетка из отдела социальных пособий, одна из двоих. Вибеке помнит, что еще подумала: старые курицы. Женщина сильно накрашена. И с кавалером. У него редкие, бесцветные волосы и крепко сбитое, кряжистое тело. До Вибеке вдруг доходит, что они свингуют. Она прыскает. Этот бар не для танцев, здесь слишком тесно. Вибеке видит, что мужчина пьет воду. Значит, за рулем. Она отыскивает глазами Тома. Он стоит у стойки, к ней спиной. Вот он взял пиво, но не отходит, а подался вперед и балагурит с барменшей. Чтоб его было слышно в таком грохоте музыки, он помогает себе всем телом, отчаянно машет руками. Наверняка рассказывает анекдот, думает Вибеке. Забавно наблюдать за ним исподтишка. Но важно не переходить грань, помнить: мы две независимые личности.
— Привет, — говорит дамочка из социальной конторы. — Это Эвальд. У нас роман.
Они протиснулись вплотную к ней, а она и не заметила. Она не думала, что социальная тетка решит подойти к ней, на службе они и словом не обмолвились. Сейчас она в изрядном подпитии. Ее кавалер улыбается Вибеке.
— Ты здесь новенькая? — спрашивает он, наклоняясь к ней. Его дама со стеклянной улыбкой глядит то ли на Вибеке, то ли в никуда. Вибеке кивает в ответ. Им под шестьдесят. Староваты они ходить в места, где так орет музыка, думает Вибеке. Или у тебя старомодные представления о пожилых, тут же одергивает она себя. Она тычет большим пальцем в сторону стойки, улыбается, извините, мол, и начинает пробираться к Тому.
Женщина отрывает от рулона несколько бумажных полотенец. Он отер было рот рукавом, но теперь лицо горит, а во рту пересохло Он сидит и мнет в руках полотенца. Ему полегчало, когда вырвет и перестанет укачивать, всегда становится лучше. Она заводит машину и выворачивает на шоссе. Теперь она ведет осторожнее.
— У тебя что-то с глазами, — говорит она.
— Да, — отвечает Юн.
Оба молчат. Он почему-то забывает, что тик всем заметен. Поэтому получается, что ему все время напоминают. Человеку приходится выслушивать напоминания, думает он. Но лучше б у него был изъян, которого не видно, чтоб под одеждой или вообще болело внутри.
— Вот как, — говорит она.
Да, думает Юн, вот так. Он глядит на дорогу перед собой и чувствует, как мышцы глаза сжимаются и отпускают, сжимаются и отпускают, гораздо чаще, чем он думал, безостановочно. Он не пытается унять тик. Он поворачивается вполоборота на сиденье, упирает подбородок в грудь и подтягивает под себя ноги, насколько это возможно, чтоб не испачкать сиденья башмаками. Глаза он закрывает, он теперь пассажир космической ракеты, летящей на другую планету.
— Не спи. Раз я не могу спать, то и ты не должен.