Любовь
Шрифт:
— Что это? — сдержанно спросил он, обводя рукой живописную выставку. — Куда теперь?
Золотинка объяснила что это, и он с двух слов понял:
— Значит, сюда, — показал он. — Развитие идет налево.
В самом деле, за ближайшим изломом красного ущелья обнаружился конец. Тупик, замкнутый той же самой, знакомой по Межибожу дверью. И Золотинке не нужно было дергать ручку, чтобы понять, как обстоят дела: у самого тупика по правому руку, опередив события, висел известный Золотинке в другом исполнении сюжет: «Золотинка и Рукосил перед закрытой дверью»
Так оно и вышло: поспешив вперед, Рукосил дернул ручку и оглянулся — теперь они точно повторили свое собственное изображение на картине.
По правде говоря, Золотинка не ожидала этого.
Последующая возня не подвинула дело — добрую долю часа тыкались, мыкались два волшебника поочередно, прикладывались к скважине, угадывая за дверью могильный холод, — и напрасно.
Рукосил отер пот и остановился, придерживая возле замочной скважины Сорокон.
— А с того конца что? С того конца коридора? — спросил он вдруг.
— Ничего, — протянула Золотинка, теряя уверенность.
Откуда взялось убеждение, что она прошла межибожский коридор с начала и до конца? Теперь Золотинка вспомнила. Коридор начинался картиной «Первые воспоминания». Первые. Значит, начало. Но за изломом вправо… был ли тупик, было ли что вообще, этого она не могла сказать, просто потому что не видела. В ту сторону она не ходила, хватило и этой — полтора часа пути!
— Вот что, принцесса, — сказал Рукосил в строгом раздумье, когда Золотинка растолковала, что получилось в прошлый раз. — Вот что… простите, я говорю принцесса, потому что обратное не доказано. Вот что… в ту сторону, в начало, вы увидите за поворотом мать. Собственное рождение.
И добил, хотя можно было бы и пожалеть потерянную до ошеломления девушку:
— Дело в том, принцесса, что жизнь не начинается с первых воспоминаний. Она начинается с рождения. И что значит первые? Первее первых были еще более первые только потом забытые.
Золотинка тронула лоб.
— Иди, — снисходительно усмехнулся Рукосил. — А я даю слово, что буду стоять здесь до конца. То что мы ищем, разумеется, в конце развития, а не в начале. Отсюда я не уйду. Здесь ты меня найдешь, если только… все, может быть, кончится много раньше. Если мы уцелеем. Времени мало. Боюсь, что у тебя его не больше, чем у меня.
— Идемте вместе, — возразила Золотинка в мучительном колебании.
Но он только покачал головой и усмехнулся.
— Боишься, что не успеешь меня прихлопнуть?.. Беги. Беги и возвращайся. Нам уж не разминуться.
Золотинка вспыхнула. Мгновение она еще стояла, словно подыскивая возражения, — пошла лениво и безразлично — до поворота. Оглянувшись, увидела она Рукосила в задумчивости перед закрытым ходом, сделала еще несколько шагов и тогда побежала, неловко отмахивая мертвой рукой.
Она уж тогда понимала, что не то делает, и, поглядывая на картины, прикидывая как медленно-медленно отступает назад изломами красного ущелья летопись жизни, пыталась сообразить сколько еще бежать. Получалось, долго. Не сказать сколько, но час или два к месту было бы упомянуть. Час!
Слишком долго, слишком долго — стучало в висках, и Золотинка остановилась, терзаясь нерешительностью. Она сделала шаг назад и разве не замычала в противоречии побуждений, снова остановилась, даром теряя время. Пошла было вперед и опять остановилась. Потом — ринулась назад как угорелая.
— Если на месте, Рукосил на месте, — загадывала она себе, — тогда… тогда посмотрим.
Замелькали последние картины, изображавшие Золотинку-пигалика в Межибожском дворце, пигалика в столице, пигалика со стрелой в груди, ночь, день, ночь, подземелье, карета, праведники — последний поворот…
Рукосил исчез.
Тяжелая двойная дверь на месте, закрыта, а Рукосил исчез.
Вошел! — ахнула Золотинка, не предполагая ничего другого, только худшее, и заметила, что прясло коридора от поворота до тупика удлинилось, добавились две картины, одна напротив другой у входа.
Сначала она дернула дверь — в уверенности, что закрыто, потом обратилось к подсказке, лихорадочно озираясь. Справа значилось: «Полдень. Рукосил входит». Картина изображала тупик, где билась теперь у запертого входа Золотинка, и Рукосила малую долю часа назад, который растворил дверь навстречу бьющему в лицо солнцу. На левой стене значилось: «Рукосил вошел. Перед ним сундук с «Последним откровением» Ощеры Ваги».
Здесь на картине был огромный круглый зал, увешанный в свою очередь по стенам картинами. Посреди покоя, прямо из пустоты, как показалось с первого взгляда, потому что у зала не было потолка, прямой палкой свисала цепь, и на ней сундук.
— Кончено! — прошептала Золотинка в ужасе.
Снова она припала к двери, заколотилась, ударила золотой культей — загудело, как в колоколе, но дверь не поддалась.
— Рукосил! Открой! — вскричала Золотинка.
Ответа она не ожидала, однако Рукосил выказывал возможную по обстоятельствам предупредительность.
— Простите, принцесса! — раздался соболезнующий голос за преградой. — Я очень сожалею. Но поздно, ничего нельзя переменить. Дверь открылась и закрылась сама собой. Поверьте, я очень сожалею.
Бросившись на колени, Золотинка увидела в скважину свет, дальний конец огромного залитого светом помещения и — диво! — разобрала сундук, который представлялся на расстоянии довольно маленьким.
Скважина заскрежетала, закрылась темным, это была рука, что-то вдвинулось — ключ, и все. Больше нельзя было видеть.
Рукосил и сам не понял как вошел. Перебрав известные ему заклятия и чары, — они не действовали по дворце — он тупо подергивал дверь, едва удерживаясь от поносной брани, дернул в очередной раз — и отворился обширный, как городская площадь, в резком противоречии солнца и тени покой. Такой большой, что вдоль замкнутой круглой стены можно было бы устраивать конные ристалища.
Сундук. Сверкающий серебром сундук свисал на подвешенной прямо в небо цепи.
Невольная слабость в ногах, сердцебиение заставили Рукосила остановиться, переступив порог. Он испытывал сложное, исполненное исступленной надежды и отчаяния чувство, знакомое по давящим ужасам снов, когда спасение близко: шаг-полушаг, последние движения отделяют от заветного предела — и на ногах гири, изнемогая всем телом, в нечеловеческом напряжении мышц приходится поднимать палец. Ничто не мешает спасению, кроме страха, препятствия чисто мнимого, бесплотного и неодолимого — как удушье.