Любовная лихорадка и золото скифов
Шрифт:
— Сказал врача!
— Я передала. У них пятиминутка. Как закончится, придет.
— Пятиминутка по-русски сколько? — спросил Курт.
— По-разному. Пятиминутка это совещание.
— Мы платили медицинскую страховку.
Ольга молчала, всматривалась в лицо лежащего старика. Надеялась в глазах увидеть прошлое, если это её Эрик. Эрвин уловил ее интерес и тоже пристально посмотрел на неё, но ни в сердце, ни в мозгу ничто не откликнулось. Он и не проверял свою память, просто заинтересовался новым лицом.
— Как его самочувствие, — спросила Ольга.
— Сама смотри!
"Дальше находиться в палате нельзя, надо уходить,
— Спросите, в войну ваш дядя не знал девушку Ольгу? Олу. Здесь, в Феодосии.
Курт с любопытством посмотрел на Ольгу и выполнил ее просьбу. Эрвин ожил.
— Ола? Олга! Да, да. Ты знаешь Ола? — медленно заговорил Эрвин по-немецки, услышав вдруг давно забытое "Ола".
Сердце Ольги забилось. Что он сказал, она не поняла, но услышала знакомую интонацию, с которой он когда-то произносил её имя. "Он! Не узнал! Как узнать в семидесятилетней старухе девчонку! Признаться? Сказать, что я и есть та самая Ола, а ты мой первый мужчина? Господи! Как безжалостно время, разлучившее нас! Не узнаем друг друга".
Пока Ольга размышляла, Эрвин тоже напрягал память. "Что-то в медсестре напоминает "Олу". Может глаза? Волосы, лицо не её. Глаза! Доброта, светившаяся в них"!
— Ола? — собрав последние силы, спросил он и попытался приподняться.
— Ты Ола, Ольга? — спросил Курт.
Ольга отрицательно покачала головой, не решаясь признаться. В это мгновение она видела Эрика, каким запомнился в юности. В голове, как в калейдоскопе, вытесняя друг друга, наплывали события сорок четвертого. Она продолжала любить того Эрика, хоть, столько несчастий принесла эта любовь! Вспомнила, как ходила по бабкам в надежде сделать аборт, как тяжело рожала Виктора в темной низкой избе; как объясняла Федору, что ее изнасиловал русский солдат. Федор матерился по адресу негодяя, три дня не приходил, пил с расстройства, и, в конце концов, смирился, что берет в жены девушку с мальчишкой. Усыновил его. Они прожили в любви и согласии, ни разу не попрекнул незаконнорожденным сыном. Родили еще сына и дочь. Сейчас пришло в голову, а что если знакомые узнают, что общалась с арестованными немцами? Когда вернулась в Феодосию с двухлетним сыном, соседи судачили, что по всем срокам не могла родить от русского солдата. Бабушка, единственная знала правду и не призналась даже своей дочери. Внутренний голос подсказывал Ольге: не признавайся! И она воскликнула:
— Я не Ольга, Эрик!
Эрвин даже приподнялся, услышав свое давно забытое имя, лицо расплылось в улыбке. Он не понял русского "я не Ольга", услышал только имя, которым никто кроме девочки из этого приморского городка не называл.
Ольга поняла, невзначай проговорилась, назвала именем, знакомым только им двоим.
Курт тоже вспомнил, как несколько дней назад, здесь в Феодосии, на берегу моря, дядя признался ему в своей тайне. Он внимательно оглядел Ольгу. Представить девочкой не мог. Перед ним была старуха, значительно старше тети Амалии.
— Скажи, я узнал её! — попросил Эрвин племянника. Он перевел, а Эрвин, приподняв руку, поманил Ольгу подойти. Она подошла, он взял ее руку, крепко сжал, поднес к губам. Неожиданно вспомнились русские слова "Лублу тиба, Ола"!
Ольга улыбнулась, закивала головой.
— Я, я, майн Эрик!
Эрвин что-то сказал Курту, тот оторвал кусочек от инструкции к лекарству,
27
Концерт юных сестер знаменитой Сони Ротару Игорь слушал равнодушно, жалел, что необдуманно согласился пойти. Гораздо лучше провели бы вечер где-нибудь в ресторане или на дискотеке. Собираясь на концерт, Игорь не послушался Лены и надел костюм. Теперь пиджак пригодился — Лена накинула его на голые плечи. С наступлением темноты в концертном зале без крыши, на берегу, похолодало.
После концерта они немного прошлись по набережной и возвратились домой. Евдокия Андреевна не спала и ждала с ужином.
— Звонили тебе. Предупредили, чтобы в девять была в госпитале, — объявила мама.
— Они оставят тебя в покое? — возмутился в очередной раз Игорь.
— Поправится старик — уедут и я, наконец, вздохну. Впервые столько хлопот. Ой, Игорь, еще одна проблема! Закрутилась с несчастными немцами, чуть не забыла — завтра идем на день рождения к Ритке. Всю неделю помнила, решала, что подарить, а сегодня забыла.
— Я ее знаю? На девичнике была? — спросил он.
— Рита Травина. Бизнес — леди. Тебя доставала вопросами, что нового в Питере.
— Помню. Подарок не выбрала? Пока занимаешься немцами, поезжу по магазинам, куплю что-нибудь. Не будем терять зря время.
— По магазинам? — переспросила Евдокия Андреевна и рассмеялась. — Да у нас всего три магазина, где можно что-то выбрать. Все рядом. На Либкнехта и Куйбышева, на углу Галерейной.
— Собирались перед отъездом отдохнуть вместе, а ты по-полдня с немцами носишься или у гэбэшников торчишь. Долго бездельничать мне нельзя. Работать за меня никто не будет.
— Лена говорила, ты у себя в конторе главный. Отпрашиваться ни у кого не надо. Неизвестно, когда снова вырветесь на море. Не торопитесь.
Игорь улыбнулся.
— В том-то и дело, что главный.
***
Чины из службы безопасности Украины дожидались Елену в кабинете главврача, и сразу же пошли в палату. Эрвин не спал и чувствовал себя вполне сносно, поздоровался с Хелен, спросил, что от него хотят, разрешат ли уехать домой. Елена перевела, люди в штатском ждут правду, обещают отпустить домой, если честно расскажет все.
Эрвин заставил себя вспомнить последний военный день в городе. Рассказал, как лейтенант, не дождавшись грузовика, уехал с полковником на легковушке, оставил его одного с узлом, который не поместился в машину.
— В избе оставались еще тяжелые ящики со старинными вазами, разной керамической посудой. Все хорошо упаковано для перевозки. Я должен был прибавить к ним оставшийся узел, а тут прибежал Густав Краузе, и сказал, что надо скорее бежать к комендатуре. Уходят последние машины, наши полностью покинули город.
Мы сбросили плащ-палатку с остатками личных вещей лейтенанта в яму, приготовленную для туалета. Засыпали немного землей, ветками и побежали к комендатуре.
Следователи между собой принялись обсуждать, не могли ли наши после освобождения города, вместе с вещами, подготовленными для отправки, отдать гражданским властям и узел, что сбросили в яму.