Любовник богини
Шрифт:
— Ну как же мне его не бояться? Он ведь послушное орудие ваших желаний, верно? И хотя казнь этого несчастного вчера осуществлялась по указу магараджи, однако пожелание-то он выполнял ваше! Отменное гостеприимство, достойное подражания! Жаль только, что вы не присутствовали при этом зрелище: любо-дорого было поглядеть, как тот несчастный садовник превратился в кровавое месиво! А не откроете ли, каким это образом вы так крепко прибрали к своим нежным ручкам нашего хозяина? Может статься, прогулочками при свете звезд?..
Внезапно означенный свет звезд померк в глазах Василия,
— Советую вам убираться отсюда, пока живы. Недалеко калитка, ведущая в сад женской половины. Ведь если вас здесь настигнет стража, то мне просто не о чем будет просить магараджу: участь ваша решится сама собой!
И она исчезла среди кустов.
Василий с трудом перевел дыхание, поднял голову и долго вглядывался невидящими глазами в небо, прежде чем сообразил, что звезды уже исчезли.
Понятно, уже близок рассвет, вот они и скрылись…
А может быть, им стало просто тошно смотреть на него.
10. Глаз курумбы
Василий уже усвоил, что в Индии пускаются в путь спозаранок, а иногда и ночью, потому что со здешним солнцем нельзя шутить даже зимой… ну, скажем, в то время года, когда просто очень жарко, а не одуряющее пекло. Он был уверен, что отъезд иноземных гостей свершится достаточно тихо, чтобы не потревожить сон хозяина, утомленного ночными развлечениями, однако каково же было его изумление, когда он увидел в переднем дворе магараджу при полном параде! Тут же стояли Реджинальд и Бушуев с дочерью, как идолы, обвешанные длинными гирляндами из жасмина.
Не успел Василий даже слова сказать, как магараджа набросился на него и надел ему на шею сначала цветочное, а затем жемчужное ожерелье. Потом Василию было вручено страусиное перо, украшенное изрядным изумрудом, а стан его оказался опоясан саблей в оправленных золотом ножнах. Затем он был навьючен, как мул, двумя длинными шалями с каймой зеленой и голубой, черной шалью, балахоном из красного с золотом кашемира, еще какой-то шелковой тканью с золотыми узорами, белой кисеей на тюрбан и тремя кусками тончайшего полотна. Все это, с ожерельем, пером и саблей, составляло полное обмундирование индийского всадника.
Грозный взгляд Реджинальда остановил Василия как раз в тот миг, когда он с ужасом собирался вернуть все эти сокровища ополоумевшему от щедрости хозяину, и он с приклеенной улыбкой выслушал тираду магараджи, что клинок не слишком хорош, что он мог бы подарить радже Васиште хороший хоросанский клинок, да слышал, что в Русии хоросанские не редкость, а такурских вовсе нет.
Василий начал было благодарить, однако в рот ему оказался запихнут листочек пансопари, иначе говоря — бетеля, начиненного орешком, гвоздикой, кардамоном, сахарной пудрой, перцем и еще бог весть чем. Василий знал, что на прощание гость обязан вместе с хозяином скушать бетель, а потому стоически прожевал эту гадость.
Трое остальных европейцев смотрели на него с плохо скрытым злорадством. Значит, они тоже были удостоены подобной чести! Перехватив косой взгляд Вари, Василию удалось удержать вылезающие из орбит глаза и даже изобразить улыбку. Никогда она не давалась ему с большим трудом, и вовсе не из-за противного бетельного вкуса. Непонятная тревога начала его точить сразу, едва он увидел статную, стройную фигуру, окутанную бледно-голубым покрывалом.
И не то чтобы он забеспокоился от возможности скандала, который могла устроить Варя, прилюдно обвинив его в посягательстве на ее честь. Более того, он не сомневался, что ничего такого не произойдет. Все-таки вчера не только он целовал и стискивал ее в объятиях — и его целовали, и его жарко обнимали тоже!
Поэтому обличение Василия означало обличение ее самой. Но все угрызения совести, которые терзали его остаток ночи и нынешнее утро, вдруг навалились скопом и принялись мучить. Раскаяние — вот что он чувствовал, когда глядел на скромно склоненную голову, видел тонкую кисть, обрамленную цветочным запястьем, — ужасное раскаяние за грубость! И ему пришлось, чтобы скрепить сердце, поглядеть на трех великолепных слонов, стоявших поодаль. Вот такой же слон влачил вчера по сухой каменистой земле злополучного садовника!
Василий радостно ощутил, что вновь ожесточается, с ненавистью покосился на Варю — и обнаружил, что она тоже смотрит на слонов, а лицо ее при этом имеет самое хмурое выражение. Он мог бы спорить, что девушка сейчас подумала о том же, о чем думал и он: о казни садовника!
Заметив, что Василий глядит на нее, Варя независимо вскинула голову и с надменным видом повернулась к магарадже, который как раз подал знак поднести ему сосуд с неизменным розовым маслом.
— Скажите, достопочтенный, — произнесла она таким неприязненным тоном, словно говорила не с владыкой огромной и богатейшей провинции, а с паршивым шудрой. — Что за праздник был устроен тут вчера и какого казнили на нем человека?
Василию показалось, что он услышал явный стук, и, покосившись на Реджинальда, увидел, как у того отвисла челюсть. В следующее мгновение, спохватившись, Реджинальд вернул ее на место. Василий схватился за подбородок, но с его лицом вроде бы все было нормально.
А вот магараджа несколько поблек.
— Вам, прекрасная гостья, не стоит думать об этой жалкой собаке, — сказал он задушевно, хотя и слегка задушенно. — Он заслужил смерть — и умер. Я надеюсь, что Кали благосклонно приняла эту жертву и отныне распространит свое покровительство и над домом моим, и над моей семьей, и над моими дорогими друзьями. — Магараджа сделал широкий жест, словно заключая в этот благословенный круг всех здесь присутствующих.
Однако Варя, протестующе выставив ладонь, резко отшатнулась, выпалив:
— Я бы ни за что не хотела оказаться под покровительством черной Кали! Да она, всевидящая, и не пожелает охранять меня: ведь ей прекрасно известно, что я не имею никакого отношения ко вчерашнему убийству!
Сердито сверкнув глазами. Варя резко натянула на лицо краешек покрывала и повернулась к Василию.
У того вдруг заломило левую щеку…
— Кажется, я была вам обязана жизнью, сударь? Вы спасли меня в розовом саду? — воинственно спросила она — с таким выражением, как если бы возмущенно вопросила: «Черт бы вас подрал, как вы посмели спасти мне жизнь, дурак?!»