Любовник Большой Медведицы

Песецкий Сергей Михайлович

Заметил двух танцующих друг с дружкою девушек. Некрасивые, вели себя дерзко. Одна визжала, вторая притопывала, встряхивала коротко остриженными волосами.

— Что за крали?

— Андзя Солдат и Гелька Пудель. Контрабандистки.

Присмотрелся к ним. У Андзи были широкие плечи и узкие бедра, и выглядела она, точно переодетый женщиной мужик. Оделась в чересчур короткое платье апельсиновой расцветки. На пальцах — множество перстней, на руках — браслет на браслете. Андзя Солдат была высокой и щуплой. А товарка ее, Гелька Пудель — низенькая и коренастая,

с симпатичным веселым лицом, немного вздернутым носиком. Была в голубом платьице, с черным платком на шее. Улыбался я, глядя на смешную парочку.

Кроме них, танцевали еще много хлопцев и девчат, большей частью мне не знакомые. Многие сидели на лавках у стен или стояли. Девчата все в ярком, праздничном. У кого ноги покрасивее, носили коротенькие платьица. Хлопцы, большей частью, в темно-синих, коричневых и светлых костюмах. Жилетки и галстуки, выглядывающие из-под расстегнутых пиджаков, были самых фантастических цветов и рисунков.

Я поискал глазами Фелю, но не увидел. Антоний перестал играть. Танцы прекратились. Избу заполнил гомон разговоров. Девчата начали собираться отдельно, в углу избы. Хлопцы стали у стен. Кое-кто прохаживался посреди зала. Держались неестественно — напыщенные, чванные. Видать, кружила им головы слава героев границы.

Девчата шептались, хихикали, поглядывали на хлопцев. А те делали вид, что ведут деловые, ужасно важные разговоры и вовсе на женщин внимания не обращают. Это считалось хорошим тоном.

Щур дернул меня за рукав. Я обернулся. В избу зашел Альфред Алинчук, разодетый с шиком и блеском, напомаженный, выбритый до гладкости и вообще будто лакированный. За ним явились и братья: Альбин, Адольф, Альфонс и Амброзий. Стали кучкой у двери. Разговоров стало меньше. Хлопцы угрюмо посматривали на братьев, и только «мамзели» (как говаривал Лорд) зашептали оживленнее и захихикали явственнее, дерзко улыбаясь и строя Алинчукам глазки.

Тут явился предо всеми Болек Комета. Вышел на середину избы, пригладил усы, оглядел присутствующих и вдруг безо всякого видимого повода расхохотался. Этого хватило, чтобы девчата захихикали, засмеялись. Хлопцы бухнули хохотом — не все, некоторые аж губы позакусывали, стараясь сохранить почтенный вид.

Болек Комета обратил взор на Антония, сидевшего в углу, уперев подбородок в баян.

— А… пан маэстро! Мое почтение!.. Сыграйте-ка нам малость «На сопках Маньчжурии»! Айн, цвай, драй!

Комета кинул гармонисту золотую монету. А когда тот заиграл старый, раздольный русский вальс, подхватил ближайшую дивчину и начал кружиться с нею по избе. Избранницей его оказалась Гелька Пудель. Она раскраснелась. Дрыгала смешно ногами в воздухе, отпихивала Комету. В избе дружно зареготали. Комета, наконец, выпустил Гельку. Та отскочила к девчатам, показала ему язык.

— По-французски не умею, — с достоинством ответил на это Комета, и вся изба снова грохнула смехом.

Затем Болек пошел к дверям, ведущим в другую комнату. Вскоре пара за парой стали выбираться на середину зала танцоры. Прерванная забава разгорелась снова. Я и Щур нашли

места на лавке. Справа от меня стояла Маня Дзюньдзя, как обычно, с кислой миной, будто недовольная чем-то. Видел я ее как-то на базаре вместе с Гелькой Пудель. Теперь она стояла рядом с коренастой дивчиной с удивительными, смелыми, притягивающими, будто магниты, черными глазами.

— Это кто? — спрашиваю Щура.

— Та, в желтом — Маня Дзюньдзя, контрабандистка.

— Знаю ее… А рядом, в розовом?

— Белька… Она тоже по контрабанде. Машинистка она. Баба-гетман!

Белька наверняка услышала, что о ней речь. Повернулась к нам. Щур кивнул. Она ответила, чуть шевельнув поднятой ладонью. Потом отвернулась и, выпячивая большие упругие груди, вздрагивающие при каждом движении и безумно дразнящие хлопцев, принялась рассматривать танцующих.

— О… вот и Сашка! — заметил Щур.

Я увидел, как из двери, за которой недавно скрылся Комета, вышел Сашка. Пошел неспешно, пожимая протянутые ему руки. Подошел к нам.

— Чего не танцуешь?

— Пока неохота.

— А с кем ему танцевать? С тобой, что ли? — буркнул Щур.

— Как это — с кем? — Сашка обвел зал рукой. — Да тут дивчины как цветы! О, панна Бельця скучает. Приглашай танцевать!

Оставил я Щура и пошел танцевать с Белькой.

— Пан не местный? — спросила она.

— Так. К Юзефу Трофиде приехал.

— Он сидит?

— Сидит.

— Жалко.

— Что поделаешь.

Увидел я: Сашка подошел к Алинчукам и вместе с ними направился в комнату, откуда недавно вышел.

— Пани знает Алинчуков? — спрашиваю у Бельки.

— Знаю.

— Хлопцы их не хвалят.

— Мерзавцы потому что!

Обнял ее крепче. Противиться она не стала. Подумал, что нужно сказать ей какой-нибудь комплимент, и говорю:

— У пани такие красивые глаза!

— Правда? — она усмехнулась.

— Правду говорю! — клянусь ей искренне.

Она рассмеялась. Крутанув головой, отбросила за спину волосы.

— У меня все красивое, не только глаза!

— Ого! Пани Бельця такая откровенная и уверенная в себе?

— Так.

— Люблю смелых! Если б никто не видел, поцеловал бы за это пани!

— А после хвастались бы тем по всему местечку?

— Ничего подобного! Даю слово.

— Ну, это мы посмотрим, — сказала загадочно.

Очень она мне понравилась. Танцевал бы с ней долго-долго, но она не захотела.

— Хватит колобродить! Ноги болят. Вчера только с дороги, а назавтра снова.

— Далеко ходите?

— Под Петровщизну.

В самом деле, далеко — три версты от Минска.

Я проводил Бельку к подруге, уступившей ей место на лавке. А веселье вокруг шло полным ходом. Жарко стало в избе. Лица присутствующих залоснились от пота. Некоторые хлопцы уже были в подпитии. Сперва не мог понять, где они так умудрились. Потом заметил: по двое, по трое выходят на подворок, а возвращаются уже навеселе. Начал я высматривать Щура, но нигде не мог найти, пока он сам ко мне не подошел. Подмигнул мне и говорит: