Любовники. Плоть

Фармер Филип Хосе

Мысленно Хэл видел остальную Землю: Исландию, Гренландию, Карибские острова и восточную половину Южной Америки. Здесь люди говорили на языке Исландии, потому что этот остров опередил гавае-американцев, усердно населявших опустевшую Северную Америку и западную половину Южной после войны Апокалипсиса.

Еще была Северная Америка, где американский был родным языком для всех и каждого, кроме двадцати потомков франко-канадцев, живших в Заповеднике Гудзонова Залива.

Хэл знал, что когда эта сторона Земли войдет в ночную зону, Сигмен-Сити засияет миллионами огней. И где-то в этом огромном пятне света будет его квартира. Но Мэри недолго осталось там жить, потому что через несколько дней ее известят, что ее муж погиб – несчастный

случай. Она будет украдкой плакать, он был в этом уверен, потому что она его любила по-своему, фригидной вымороченной любовью, хотя на людях глаза у нее останутся сухими. Ее подруги и знакомые по профессии будут ей сочувствовать – не потому что она потеряла мужа, а потому что была замужем за человеком, который мыслил нереалистично: если Хэл Ярроу погиб в катастрофе, значит, он хотел, чтобы так вышло. Понятия «несчастный случай» не существует. Каким-то образом все другие пассажиры (которые якобы погибли в этой паутине тщательно сработанных фальшивок, прикрывающих исчезновение персонала «Гавриила») одновременно «согласились» умереть. В силу этого они, выпавшие из благодати, не будут кремированы, их пепел не будет пущен по ветру в публичном обряде. Нет, пусть их тела пожрут рыбы, Церству на это наплевать.

Хэлу было жаль Мэри. Ему пришлось даже сдерживать слезы, стоя в толпе в наблюдательном куполе.

И все же, сказал он себе, это к лучшему. Они с Мэри не будут больше терзать и мучить друг друга, взаимная пытка кончится. Мэри снова может выйти замуж, понятия не имея, что Церство тайно дало ей развод, и думая, что ее брак аннулировала смерть. У нее будет год, чтобы принять решение, выбрать себе пару из списка, предложенного ее гапптом. Может быть, психологические барьеры, мешавшие ей зачать ребенка от Хэла, падут. Может быть. Хэл сомневался, случится ли когда-нибудь такое событие. Мэри такая же ледышка ниже пояса, как и он. Какого бы кандидата ни выбрал ей для брака гаппт…

Гаппт. Порнсен. Никогда больше не видеть ему этой жирной морды, не слышать этого визгливого голоса…

– Хэл Ярроу! – прозвучало сзади.

Медленно, превращаясь в лед и одновременно будто кипятком ошпаренный, Хэл повернулся.

Ему улыбался приземистый человечек с мощной челюстью, толстыми губами, с выдающимся ястребиным носом и маленькими глазками. Из-под конической лазурной шляпы с узкими полями на черный складчатый воротник спадали тронутые сединой черные волосы. Лазурный пиджак с трудом налезал на торчащее пузо – Порнсен получал немало выговоров от своих начальников за постоянное переедание, – а на широком синем поясном ремне имелся металлический зажим для плети. Толстые ноги распирали лазурные штанины с вертикальной черной полосой на наружной и внутренней сторонах, уходящие в лазурные сапоги. Но ступни были такие крошечные, что казались забавно-карикатурными. На носке каждого сапога красовалось семиугольное зеркальце.

О происхождении этих зеркал в низших классах рассказывали похабные истории. Хэл когда-то услышал одну случайно и до сих пор краснел, вспоминая.

– Мой излюбленный подопечный, мой вечный овод! – визжал Порнсен. – Я понятия не имел, что ты участник этой славной экспедиции, но ведь мог бы знать! Кажется, мы с тобой связаны любовью. Сам Сигмен должен был это провидеть. Моя любовь тебе, подопечный мой!

– Да возлюбит и вас Сигмен, – сказал Хэл и закашлялся. – Как чудесно видеть здесь вашу многовозлюбленную особу! Я уж было думал, что мы никогда не увидимся.

Глава пятая

«Гавриил» лег на курс и с ускорением в одно «же» стал набирать полную скорость – 33,1 % от скорости света. Тем временем весь личный состав, кроме вахтенных, залег в подвесной модуль. Здесь этим людям предстояло провести много лет, и жизненные процессы их поддерживались

автоматически. Через некоторое время вахтенный экипаж, проверив всю автоматику, присоединится к спящим. Все уйдут в анабиоз, а двигатели «Гавриила» выдадут такое гигантское ускорение, какого незамороженные тела не смогли бы выдержать. После достижения желаемой скорости автоматика отключит двигатель, и корабль, безмолвный, но отнюдь не пустой, устремится к звезде – цели своего путешествия.

Через много лет счетчик протонов, расположенный в носу корабля, определит, что звезда уже достаточно близко и пора начинать торможение.

И снова к кораблю будет приложена слишком большая сила, которую незамороженные тела не смогли бы перенести. Когда же скорость существенно снизится, двигатель перейдет к торможению с ускорением в одно «же», а часть экипажа будет автоматически выведена из анабиоза. Потом разбуженные разморозят остальных. И за оставшиеся полгода полета люди выполнят всю необходимую подготовку.

Хэл Ярроу был в числе последних, кому предстояло уйти в подвесной модуль, чтобы затем первыми выйти оттуда. Ему надо было изучить записи на сиддском – языке преобладающей нации Озанова. И с самого начала это задание оказалось трудным. Экспедиция, открывшая Озанов, сумела сопоставить пять тысяч сиддских слов с таким же количеством американских. Описание сиддского синтаксиса было весьма ограниченно и, как выяснил Хэл, во многих случаях явно ошибочно.

Это открытие встревожило Хэла. Его обязанностью было составить школьный учебник и научить весь личный состав «Гавриила» говорить по-озановски. Но если он воспользуется тем немногим, что у него имелось, то будет учить своих учеников неправильно. Более того, исправить это впоследствии будет очень трудно.

Во-первых, органы речи у аборигенов Озанова отличаются от органов речи землян, и звуки, генерируемые ими, тоже непохожи на земные. Да, их можно воспроизвести приблизительно, но поймут ли озановцы такое приближение?

Другое препятствие – грамматическое строение сиддского языка. Например, система времен. В сиддском для указания будущего или прошлого вместо изменения глагола или использования частиц бралось полностью иное слово. Например, мужской одушевленный инфинитив дабрхумаксани-галу’ахаи, означающий «жить», в совершенном виде заменялся «ксуупели’афо», а в будущем времени «маи’теипа». Точно так же во всех других временах каждый раз использовалось иное слово. Кроме того, в сиддском были не только привычные (для землянина) три рода – мужской, женский и средний, но еще и два дополнительных: неодушевленный и духовный. К счастью, гендер был флективен, хотя выражение его было затруднительно для любого, кому сиддский не был родным. Точно так же система указания гендера варьировалась по временам.

Прочие части речи – существительные, местоимения, прилагательные, наречия и союзы – подчинялись той же системе, что и глаголы. Дополнительную путаницу вносило то, что представители различных социальных слоев часто использовали разные слова для обозначения одного и того же.

Сиддское письмо можно было сравнить только с древнеяпонским. Алфавита как такового не было – были идеограммы, линии, в которых имели значение их длина, форма, а также углы между линиями. Каждую идеограмму сопровождали знаки, указывающие верную флексию для гендера.

Наедине с собой в своей крохотной учебной кабинке Хэл тихо ругался, поминая отрубленную десницу Сигмена.

Капитан первой экспедиции выбрал в качестве своей исследовательской базы континент озановских антиподов. Континент оказался населен туземцами, говорившими на самом трудном (для землянина) языке. Предпочти он другой континент, в северном полушарии, у него (точнее, у его лингвиста) был бы выбор из сорока различных языков, и некоторые были сравнительно просты по синтаксису и по краткости слов. Это, разумеется, верно, если принять за истину случайную выборку, которую взял лингвист.