Любовники
Шрифт:
– О! Сами признаетесь, что попались на удочку Обратника, и нечего на Впередника кивать!
– крикнул Хэл.
– Порнсен, я обязан представить рапорт об этом! Сами себя выдали с головой, так и получите по заслугам!
Порнсен побледнел. Сигаретина выпала из губ на землю, челюсти заходили от страха.
– Что ты порешь? Что порешь?
– Говорите, видели мое дитя на исходе двух лет, а меня нет на Земле ого-го сколько, и отцом ему я быть не могу. Значит, то, что вам предначерталось, вовсе не было истинное будущее. Значит, вы дали себя обмануть Обратнику. Чуете, что это значит? Вы же кандидат на ВМ!
АХ мигом перестал кособочиться. Правой рукой накрыл рукоять семихвостки с крестом-анком на конце, отстегнул ее от пояса. Плеть свистнула перед самым носом Хэла.
– Видал?
– пронзительно крикнул Порнсен.
– Семь хвостов! По одному на каждый смертный антиистиннизм! Мало ты их пробовал, попробуешь еще!
– Заткнись!
– гаркнул Хэл. У Порнсена челюсть отвисла.
– Да как ты смеешь! Я, твой возлюбленный АХ...
– заскулил он.
– Сказано тебе: заткнись!
– повторил Хэл не так громко, но так же резко.
– Остоебенил мне твой скулеж! За всю жизнь вот так остоебенил!
Но даже эти речи не помешали примечать, как бредет в их сторону Лопушок. А за спиной Лопушка - как лежит на дороге мертвая антилопа.
"Так она погибла!
– молнией пронеслась мысль.
– А я - то думал, увернулась! Глаза-то сквозь куст смотрели, я думал, ее глаза. А она погибла. Так чьи же глаза тогда смотрели?"
Голос Порнсена вернул Хэла к действительности.
– Сынок, мы, по-моему, говорили во гневе, а не по злому умыслу. Простим друг другу и ничего не скажем аззитам, когда вернемся на корабль.
– Если ты буверняк, то и я буверняк, - сказал Хэл.
И изумился, завидя слезы, стоящие в глазах Порнсена. И еще больше изумился, чуть не онемел, когда Порнсен вознамерился взять его под руку.
– Ах, сынок, если бы ты только знал, как я тебя люблю, как мне больно, когда приходится тебя наказывать!
– Верится с трудом, - сказал Хэл, отвернулся и зашагал навстречу Лопушку.
А в нечеловеческих круглых глазищах Лопушка тоже дрожали слезы. Но по иному поводу. Он был потрясен аварией и гибелью несчастного зверя. Однако с каждым шагом навстречу Хэлу его лицо прояснялось, и вот от слез не осталось и следа. Указательным пальцем правой руки Лопушок сотворил над собой знак круга.
Хэл уже знал, что это религиозный знак, которым жучи пользуются по любому поводу. Похоже, Лопушок на этот раз с его помощью снял с себя нервное напряжение. И тут же заулыбался отвратной усмешечкой жуков-кикимор. Раз-два - и у него уже великолепное настроение. Сверхподвижная нервная система, только и всего. Перемены даются легче легкого.
Лопушок остановился и спросил:
– Что, господа, дисгармония личностей? Несогласие, диспут, спор?
– Нет, - ответил Хэл.
– Просто чересчур понервничали. Скажите, далеко ли до развалин? И передайте Движенечке: мне очень жаль, что колесница разбилась.
– Ах, не вешайте черепа, то есть головы! Движенечка готов построить, соорудить, изготовить новый и еще лучший самокат. Что относится, что касается, что имеется в виду, когда речь идет, заходит, ведется о пешем странствии, оно станет и будет приятно и полезно для душевного состояния. Всего-о... километр, да? Или немного больше, немного меньше, чем километр.
Хэл снял очки и маску и по примеру жучей бросил на сиденье колесницы. Подхватил свой чемоданчик из багажника позади заднего сиденья. А чемоданчик АХ'а оставил. Не без чувства вины, поскольку был приучен к роли Порнсенова "питомца", всегда и во всем готового услужить "опекуну".
– Пошел он на ВМ!
– пробормотал Хэл и обратился к Лопушку.
– Не боитесь, что машину обокрадут?
– Обо... что?
– переспросил Лопушок в восторге от неслыханного прежде слова.
– Что значит "обо-кра-дут"?
– Сделают предмет собственности одного лица предметом собственности другого без ведома и разрешения первого. Это деяние рассматривается законом как преступление.
– Пресс-тупление?
Хэл махнул рукой и зашагал по дороге. АХ, рассерженный и полученным отпором и открытым несоблюдением этикета со стороны "питомца", который вынуждает "опекуна" волочь собственный чемодан, крикнул вслед:
– Эй, ШПАГ, а не много ли на себя берешь?
Хэл даже не обернулся, только еще резвее зашагал по дороге. Крутая, по словечку подобранная отповедь, уже готовая сорваться с языка, вдруг сама собой рассыпалась в пепел: уголком глаза приметил Хэл сквозь зеленую листву будто блик белой кожи.
Всего лишь блик, мелькнуло - и нет. Словно белоперое птичье крыло прянуло. Может, и впрямь птица? Так ведь нет же птиц на Оздве, нет и никогда не было.
7
– Шье Ярроу, шье Ярроу. Уовеву, шье Ярроу.
Хэл проснулся. Не вдруг сообразил, где находится. По мере того, как ширились пределы яви, осознал, что находится в одной из мраморных комнат посреди вымершего города. Сквозь арочный дверной проем лился лунный свет, более яркий, чем на Земле. Он сиял на каком-то комочке, прилепившемся снизу к арке. И вдруг взблеснул на каком-то насекомом, пролетевшем под комочком. Вниз стрельнуло что-то длинное, тонкое, как падучая звезда, угодило в летуна и втянуло во внезапно открывшуюся черную пасть.
Это, не подпуская летучих паразитов, истово трудилась ящерица, которую одолжили землянам здешние смотрители-археологи.
Хэл повернул голову и глянул в окно в полуметре над собой. Там еще один мошколов деловито очищал проем от комарья, норовящего пробраться внутрь.
Зов вроде бы прозвучал из-за этого мерцающего лунным светом аквариума. Хэл навострил уши, словно понуждая тишину снова подать голос. Но тишина от этого сделалась еще царственней, чем была. И вдруг разразилась раскатистой хриплой трелью и могучим сопением прямо за спиной у Хэла, отчего его, беднягу, подбросило и на лету перевернуло. В дверном проеме замерла тварь размером с енота. Это было одно из квазинасекомых, так называемый жук-ме шочник, ведущий ночной образ жизни. Таких членистоногих на Земле не знали. Его ткани получали кислород не через трахеи и систему дыхательных трубок, как у двоюродных братьев с Земли. У него в задней части головного отдела имелась пара эластичных мешков, как у лягушек. Раздуваясь и опадая, мешки производили сопящий звук.