Любовные драмы русских поэтов
Шрифт:
Короткая, но очень емкая и уничтожающая характеристика дана этой пошловатой интеллигентской семейке Александрой Осиповной Смирновой-Россет: «Натали неохотно читала все, что он (Пушкин) пишет, семья ее так мало способна ценить Пушкина, что несколько более довольна с тех пор, как Государь сделал его историографом Империи и в особенности камер-юнкером.
Они воображают, что это дало ему положение. Этот взгляд на вещи заставляет Искру (так Александра Осиповна называла Пушкина. – Н.Ш.) скрежетать зубами и в то же время забавляет его. Ему говорили в семье жены: “Наконец-то вы, как все! У вас есть
Секрет успеха врагов Пушкина заключался в том, что они смогли опереться на подобную им серость в окружении Пушкина. Именно серость – иначе не назовешь.
Не нам судить Наталию Николаевну, супругу Пушкина. И все же… Как она могла – нет, речь не об измене, измена не доказана – как она могла вообще не только разговаривать, а просто смотреть в сторону полного ничтожества Дантеса. Вот когда вспоминаются слова Льва Толстого: «Многие русские писатели чувствовали бы себя лучше, если бы у них были такие жены, как у Достоевского». О, если бы женщина, подобная Анне Григорьевне Сниткиной, была рядом с Пушкиным… Но об этом многим, очень многим писателям приходилось, да, наверное, приходится ныне только мечтать.
Император, которого десятилетиями клеймили в нашей литературе, на самом деле был неизмеримо, несопоставимо выше всех, кто окружал Пушкина. Именно Николай Павлович по достоинству оценил Русского гения, сумел возвести на высоту необыкновенную, но вовсе не по чинам. Государь более других понимал, что не существует такого чина, который бы соответствовал величию национального Русского поэта.
А семья жены радовалась не блистательным произведениям Пушкина, а придворному чину – чину, который мог получить и стяжатель, и обманщик, и любой червяк из великосветской черни.
Все эти «велико»-светские черви остались в истории лишь едва различимыми темными пятнами, плесенью, разъедающей светлое полотно картины великого прошлого России. Геккерны, Нессельроды, Дантесы и прочая нечисть вспоминаются с презрением, а многие их партнеры по «взаимной мужской влюбленности» и вовсе стерты из памяти человечества, как ненужный мусор.
Пушкин к чинам своим относился с иронией. Правда, званием историографа Империи дорожил. Жена поэта открыла дорогу врагам Пушкина к его убийству вовсе не изменой, которой, как мы уже говорили, скорее всего не было. Она облегчила им задачу тем, что сама не сумела оценить Пушкина по достоинству. Она поступила предательски, позволив приближаться к ней, говорить с ней ничтожеству по имени Дантес Геккерн. Даже самым безобидным общением она роняла честь жены русского гения и бросала на него тень.
Во многом повинна в смерти поэта сестра Натальи Николаевны Екатерина, подстраивавшая неожиданные для жены поэта встречи в своем доме. Для чего она это делала? Скорее всего, из желания заслужить благосклонность своего ничтожного возлюбленного, ничтожество которого она не хотела, а может быть, по скудоумию, просто не в состоянии была оценить.
Пушкина раздражало волокитство Дантеса, бесило то, что презренный сожитель развратного Геккерна смеет приближаться к его жене – к женщине, которую он любил. Наталья Николаевна так и не сумела осознать свою роль.
Шайке убийц вовсе не нужно было, чтобы Дантес обязательно соблазнил жену Пушкина. Ей довольно было и того, что Наталья Николаевна не отвергала его ухаживаний. А далее уже все вершилось с помощью
Пушкин разгадал, что не выскочка Дантес стоит во главе заговора, а организует все «любезный муж» этого вертопраха – Геккерн-старший. Именно Геккерна Пушкин и вызвал на дуэль. Но с трусливым гомосексуалистом сделалась истерика. В его планы не входило рисковать собой, он собирался стать в привычную позу, выставив перед собой Дантеса. Ведь этот его возлюбленный предназначался не только для омерзительных «нежных забав», но и для черных дел. Рисковал ли он Дантесом? Нет, все было продумано, и риск был ничтожным. Для того, чтобы исход дуэли был предсказуем, для того, чтобы заказное убийство Русского гения свершилось, на Дантеса надели кольчугу. Они были уверены, что Пушкин не станет стрелять в лицо.
Условия дуэли сделали крайне жестокими – расстояние было слишком коротким, чтобы Дантес мог промахнуться. Ну а выстрел Пушкина, даже самый меткий, не принес бы вреда одетому в броню чудовищу.
Государь знал об охоте, организованной на Пушкина, и взял слово с поэта, что тот никогда не будет драться на дуэли. Но враги учли все варианты развития событий – они распространили столь омерзительную клевету, что Пушкин не выдержал. Честь для Русского гения была превыше всего.
Геккерн, как патологический трус, от дуэли уклонился. Пушкин вызвал Дантеса. Но даже после того, как поединок был предрешен, Пушкина еще можно было спасти. И это попытался сделать только один-единственный человек в России – император Николай Первый!
Получив сведения о готовящейся дуэли, Император вызвал Бенкендорфа и строжайше приказал предотвратить дуэль: направить к назначенному месту наряды полиции, арестовать дуэлянтов и привезти их к нему в кабинет.
Но Бенкендорф, вместо того чтобы немедля выполнить приказ Николая Первого, поспешил в салон Нессельроде, где встретился с княгиней Белосельской.
– Что делать? – вопрошал он в отчаянии. – Я не могу не выполнить приказ Императора. – Это может мне стоить очень дорого!…
– А вы его исполните! – весело сказала княгиня. – Пошлите наряды полиции не на Черную речку, а скажем, в Екатерингоф… Поясните, будто получили сведения, что дуэль состоится там, – и, сжав костлявые, обтянутые кожей отвратительного цвета кулачки, уже жестоко прошипела: – Пушкин должен умереть!.. Должен… А вы будете вознаграждены нами…
Салон Нессельроде еще и потому ненавидел Пушкина, что жена его была признанной красавицей, а в салоне Нессельроде были одни сущие уроды и уродицы, словно со всей Европы там собрались грязь и мерзость – ведь, как известно, бог шельму метит.
Во время дуэли Пушкин вновь продемонстрировал свое колоссальное превосходство над омерзительными противниками. Даже секундант Дантеса, француз, не мог не отметить: «Один Пушкин был на этой дуэли изумительно высок, он выказал нечеловеческое спокойствие и мужество».
Узнав о ранении поэта, Император Николай Павлович не скрывал своего гнева и негодования.
– Я все знаю, – жестко выговаривал он Бенкендорфу. – Полиция не выполнила моего приказа и своего долга. Вы – убийца!
– Я думал… Я посылал наряды в Екатерингоф, – лепетал жестокосердный, а оттого еще более трусливый Бенкендорф. – Я думал, что дуэль там…
– Вы не могли не знать, что дуэль была назначена на Черной речке. Вы обязаны были повсюду разослать наряды!