Любовные драмы русских поэтов
Шрифт:
– О, нет, Ваше Величество! – вскричал я с волнением. – Я оправдываю только цель замысла, а не средства. Ваше Величество умеете проникать в души, соблаговолите проникнуть в мою и Вы убедитесь, что в ней все чисто и ясно. В такой душе злой порыв не гнездится, а преступление не скрывается!
– Хочу верить, что так, и верю, – сказал Государь более мягко, – у тебя нет недостатка ни в благородных побуждениях, ни в чувствах, но тебе недостает рассудительности, опытности, основательности. Видя зло, ты возмущаешься, содрогаешься и легко мысленно обвиняешь власть за то, что она сразу не уничтожила это зло и на его развалинах не поспешила воздвигнуть здание всеобщего блага. Знай, что критика легка и что искусство трудно: для глубокой реформы, которую Россия требует, мало одной воли монарха, как бы он ни был тверд и силен, ему нужно содействие
Император внимательно посмотрел на поэта и продолжил убежденно:
– Нужно объединение всех высших и духовных сил государства в одной великой передовой идее; нужно соединение всех усилий и рвений в одном похвальном стремлении к поднятию самосознания в народе и чувства чести в обществе. Пусть все благонамеренные, способные люди объединятся вокруг меня, пусть в меня уверуют, пусть самоотверженно и мирно идут туда, куда я поведу их, и гидра будет побеждена! Гангрена, разъедающая Россию, исчезнет! Ибо только в общих усилиях – победа, в согласии благородных сердец – спасение.
Поэт слушал внимательно, и Государь не мог не заметить завороженного взгляда, обращенного на него. Чистота души, великой души поэта была налицо, и Николай Павлович сказал:
– Что до тебя, Пушкин, ты свободен. Я забываю прошлое, даже уже забыл. Не вижу пред собой государственного преступника, вижу лишь человека с сердцем и талантом, вижу певца народной славы, на котором лежит высокое призвание – воспламенять души вечными добродетелями и ради великих подвигов! Теперь можешь идти! Где бы ты ни поселился, ибо выбор зависит от тебя, помни, что я сказал и как с тобою поступил, служи Родине мыслью, словом и пером. Пиши для современников и для потомства, пиши со всей полнотой вдохновения и совершенной свободой, ибо цензором твоим буду я!»
Эта беседа была рубежной для Пушкина. В его душе, сознании, в его миросозерцании соединилось понимание и осознание необходимости борьбы за торжество «симфонии двух властей», подорванной и расколом XVII века, и чужебесием петровских преобразований и «бироновщиной».
Государь император после той встречи в Чудовом монастыре сказал Блудову:
«– Знаешь, что нынче я говорил с умнейшим человеком России?
– С кем же? – поинтересовался тот.
– С Пушкиным, – ответил Государь».
«Нет, я не льстец, когда Царю хвалу свободную слагаю…»
Взаимоотношения Пушкина и Николая Первого не стали секретом для светской черни. И она, поначалу встретившая возвращение Пушкина из ссылки восторгами, стала изливать из своего омерзительного зева потоки беспрецедентной и пошлой клеветы.
Особенно возмутило светскую чернь стихотворение «Стансы Толстому»:
Философ ранний, ты бежишьПиров и наслаждений жизни,На игры младости глядишьС молчаньем хладным укоризны.Ты милые забавы светаНа грусть и скуку променялИ на лампаду ЭпиктетаЗлатой Горациев фиал.Поверь, мой друг, она придет,Пора унылых сожалений,Холодной истины заботИ бесполезных размышлений.Завес, балуя смертных чад,Всем возрастам дает игрушки:Над сединами не гремятБезумства резвые гремушки.Ах, младость не приходит вновь!Зови же сладкое безделье,И легкокрылую любовь,И легкокрылое похмелье!До капли наслажденье пей,Живи беспечен, равнодушен!Мгновенью жизни будь послушен,Будь молод в юности своей!Я.Н. Толстой был членом «Союза благоденствия» и одним из руководителей кружка «Зеленая лампа». В стихотворении он представлен «легкокрылым повесой», для которого масонские штучки, разве что сладкое безделье, а не величайший вред отечеству.
Ф. Воейков, один из подобных вертопрахов, разразился в ответ бесстыдной, мелочной и низкопробной эпиграммой, стремясь больнее уколоть Пушкина:
Я прежде вольность проповедал,Царей с народом звал на суд,Но только царских щей отведал,И стал придворный лизоблюд.Александр Сергеевич Пушкин ответил на клеветы и эпиграммы блистательным и убийственным для светской черни стихотворением «Друзьям»:
Нет, я не льстец, когда ЦарюХвалу свободную слагаю:Я смело чувства выражаю,Языком сердца говорю.Его я просто полюбил:Он бодро, честно правит нами;Россию вдруг он оживилВойной, надеждами, трудами.О нет, хоть юность в нем кипит,Но не жесток в нем дух державный:Тому, кого карает явно,Он втайне милости творит.Текла в изгнанье жизнь моя,Влачил я с милыми разлуку,Но он мне царственную рукуПростер – и с вами снова я.Во мне почтил он вдохновенье,Освободил он мысль мою,И я ль, в сердечном умиленье,Ему хвалу не воспою?Я льстец? Нет, братья, льстец лукав:Он горе на Царя накличет,Он из его державных правОдну лишь милость ограничит.Он скажет: «Презирай народ,Глуши природы голос нежный!»,Он скажет: «Просвещенья плод —Разврат и некий дух мятежный!»Беда стране, где раб и льстецОдни приближены к Престолу,А небом избранный певецМолчит, потупя очи долу.С той поры Пушкин и Николай I оказались по одну сторону баррикады, возведенной в России духовными наследниками тех, кто пытался уничтожить державу 14 декабря 1825 года. Николай I не только понял и оценил Пушкина и его значение для России, но он, вопреки истошному вою придворной светской черни, как отметил видный биограф поэта С. Франк, «…по собственному, сознательному решению приобщил на равных правах с другими образованными Русскими людьми политически подозрительного, поднадзорного и, в силу этого, поставленного его предшественником в исключительно неблагоприятные условия Пушкина к Русской государственной жизни и даже, как казалось самому Государю, поставил в ней поэта в исключительно привилегированное положение».
Подлое место Европы
«Велико»-светская чернь не хотела мириться с тем, что Пушкин потерян как бунтарь, как разрушитель государства, что он превратился в соратника императора, в русского государственника и политического мыслителя, принявшего идею Православия, Самодержавия, Народности.
Бенкендорф пытался найти поводы для преследований Пушкина, но не находил их. Сексоты и соглядатаи доносили: «Поэт Пушкин ведет себя отменно хорошо в политическом отношении. Он непритворно любит Государя».
Как водится, посыпались клеветы и наветы. Всем был известен высокий моральный облик императора Николая Павловича. Чтобы возбудить в нем недовольство Пушкиным, от имени поэта стали сочинять всякого рода пошленькие вирши, графоманские эпиграммы, мерзкие анекдоты и целые произведения развратного и антихристианского толка. К числу подобных относится и известная «Гаврилиада», авторство которой не только приписали Пушкину, но и включили, да и что там говорить, до сих пор включают в избранные издания и собрания его сочинений.