Любовные утехи богемы
Шрифт:
Когда нужно было срочно достать деньги, она закладывала часть своего шикарного гардероба в ломбард, успокаивая нетерпеливого кредитора при помощи денег, занятых у другого, причем последний заем оказывался меньше, и ждала богатого покровителя, способного решить ее проблемы. Когда же несколько лет спустя один ее любовник, художник-декоратор Шарль Сешамп, потребовал от нее выплатить все то, что она у него занимала, он получил категорический отказ: «Бедный друг, это очень тяжело и очень горько для меня — быть не в состоянии отдать тебе один раз то, что ты так щедро давал мне двадцать и сто раз. Таково мое положение на этой земле: я всегда несостоятельна перед людьми, которым я больше всего обязана, которых я больше всего ценю и которых я больше всего люблю».
Среди всех почитателей особенно выделялся
И на этом сексуальном рынке 2 января 1833 года появился, по сути девственный, Виктор Гюго. Он шел прочитать актерам театра Порт-Сен-Мартен свою новую пьесу «Лукреция Борджиа», а оказался неспособным вымолвить и слова перед красотой Жюльетты и ее эротичностью.
Я смотрел на нее, не осмеливаясь приблизиться,
Так, как бочонок пороха боится свечи.
Не привыкший к нравам этой среды и постоянно задираемый актрисами, он был в высшей степени неловок. Робкий, смущенный, он обращался к ней на «вы», посылая ей воздушные поцелуи, словно светской женщине, чем снискал сарказмы со стороны Фредерика Лемэтра, который был прекрасно осведомлен о добродетельности этой женщины.
Исключительность нового любовника ни в чем не изменила привычек Жюльетты. Она продолжала вести свои дела, как и раньше, с отстраненностью женщины, разбирающейся в мужчинах, которая управляет своим телом, словно это промышленное предприятие.
«Лукреция Борджиа» снискала неимоверный успех, и Жюльетту буквально засыпало записками поклонников, которые требовали, чтобы она их приняла. Очарованная таким вниманием, она принимала тех, чья платежеспособность казалась ей достаточной, как, например, одного друга Родольфа Аппонюи, которого последний водил к ней в течение месяца после того, как она отдалась своему поэту. Гюго знал об этих выходках: «Сказав, что ты идешь к Фредерику Лемэтру, ты занималась своими делами. Ты сказала мне: «Ты хочешь, чтобы я бросила свои дела и умерла от голода?» Нужно было туда пойти, все бросить, стоять там… Сплошная ложь…» На это она, как всегда лицемерно, отвечала: «Бог свидетель, что я в нашей любви обманула тебя только раз за четыре месяца…» Классическая формулировка продажной женщины, которая совершенно разделяет свою постоянную коммерческую активность и ее факультативную любовную жизнь.
Так великий Гюго оказался вовлеченным в спектакль, в котором он исполнял классическую роль любовника куртизанки со всем, что эта роль предполагала. Эта ситуация очень забавляла его друзей по Бульварам. Насмешник-Бальзак рассказывал, что Виктору пришлось подписать на семь тысяч франков векселей, чтобы выплатить остаток по счетам прачки его дорогой Жюльетты. В действительности в счете было только шестьсот франков, но этот анекдот прекрасно иллюстрирует ситуацию, в которой находился поэт, вынужденный сначала выкупать свою любовницу у ее кредиторов, а затем содержать ее, чтобы оградить от других любовников. «Я только что видел г-на Прадье. Я взял его за кишки. Он был тем, кем он должен быть, и нужно, чтобы отец твоего ребенка и я сделали все, чтобы спасти тебя (…). Со своей стороны, я уже ногтями выдрал тысячу франков».
По возвращении из шестнадцатилетней ссылки он поразил своих друзей, так как они увидели шестидесятилетнего похотливого старика, бегающего за каждой юбкой. Книга «Песни улиц и лесов» появилась в печати немного раньше и уже возбудила определенное любопытство по причине некоторой вольности развиваемых там тем. Готье обнаружил непристойные места, до сих пор неизвестные в творчестве Гюго.
Я теряю мое тайное томление, Мои сердце, желания, забвение Друзей у лореток, А запах мирры сменяется запахом пачулей, —искренне признавался поэт, чьи читатели никогда раньше не сталкивались с подобными признаниями. Стали насмехаться и публиковать пародии, самая удачная из них, пародия Жилля, называлась «Песни шлюх и боа». Старый враг, очень набожный Луи Вейо, поспешил сравнить его со стариками Сезанна.
Эта сексуальная аура, которая возникла вокруг него стараниями пародистов и критиков, нравилась Гюго. И даже более того: он старался сам укрепить эту легенду. Бюрти, популярному критику, известному своей неспособностью сохранить секрет, он в конфиденциальном тоне заявил: «Говорить для меня — это значительное усилие. Речь утомляет меня, как если бы я трижды… нет, четырежды излил семя!»
Если верить Анри Гиллемену, любовные успехи Гюго в последние годы его ссылки по-прежнему оставались достаточно скромными. У него было с полдесятка связей между 1865 и 1870 годами. Но в Париже все изменилось. Этот «вялый город, переполненный женщинами», если прибегнуть к его же выражению, кажется, опьянил его теми возможностями, которые он предлагал. После ограничений, с которыми ему пришлось столкнуться на острове, город был просторным полем, где все было возможно с тех пор, как он ускользнул из-под бдительности Жюльетты. «У меня нет иллюзий, — писала она ему 29 сентября 1870 года, — и я хорошо чувствую, что ты все больше удаляешься от меня, используя все средства, какие предоставила в твое распоряжение моя злая судьба. У меня больше нет ни сил, ни мужества удерживать тебя. Впрочем, я знала, что мое счастье закончится, как только ты вернешься в Париж. Так что для меня это не сюрприз. Бог дал восемнадцать лет передышки для моей любви. Да будут они благословенны. Теперь пришла твоя очередь быть счастливым сообразно с представлениями твоего ума и потребностями твоего сердца».
Знаменитый и богатый, он сразу же был затоплен волной поклонниц, жаждущих внести имя этого великого человека в свой послужной список. Писательницы, такие как Олимпия Одуар или Амелия Дезормо, и актрисы в поисках роли, как, например, молодая Сара Бернар, атаковали его любезностью и услужливостью. Но старый сатир предпочитал самостоятельно ходить по улицам, где его узнавали, приветствовали и где незнакомки отдавались ему за скромное вознаграждение (оно было скромным, так как их партнер был скуповат). Эти эротические приключения по большей части были достаточно невинными. Вуайеризм был его милым пороком, и очень часто, чтобы удовлетвориться, ему хватало простых прикосновений. Как бы там ни было, но каждое из этих похождений он скрупулезно заносил в свои записные книжки, используя шифр собственного изобретения, построенный главным образом на каламбурах и намеренно запутанный и темный. Osc. osculum или oscula означало, что он добился поцелуя. После того как дама разделась перед ним, он ставил за ее именем букву «п». Он писал «Genu», когда ему удавалось поласкать ее бедра, «saints» или «Suisse», если речь шла о грудях, и ««po^ele», когда он хотел указать на половой орган. Чтобы обмануть Жюльетту, если та вдруг натолкнулась бы на эти записные книжки, он писал «pros», если имел в виду проститутку, с которой он повстречался, позволяя предположить постороннему читателю, что речь идет о помощи, оказанной ссыльному («proscrit»). Ему также удавалось выдавать за денежную помощь плату, которую требовали от него любезные девушки. Обозначенная цена позволяла судить о степени близости.
Накануне его похорон на лужайках Елисейских садов можно было видеть, как на глазах безразличной полиции парочки занимались любовью. «Ночь на 31 мая 1885 года, ночь безумства, распущенная и страстная, — заявил Морис Баррес, — когда Париж погрузился в дурман своей любви к священным мощам. Возможно, великий город хотел таким образом восполнить свою потерю. Был ли у этих мужчин и женщин какой-нибудь инстинкт, из которого происходит гений? Сколько женщин тогда отдались своим любовникам, иностранцам с настоящим неистовством матерей бессмертных».